– Надёжа-Государь, не дерзаю умолять тебя, меньше же негодовать на приговор, учинённый судом отцу моему, – зная, что оной правосуден, – а прошу только из единого милосердия твоего: преступление отца и заслуженное им наказание перенесть на меня. Он, при старости и слабости своей наказания такого перенести не может, а я, по молодости и крепости моей, удобно снесу и заплачу тем за рождение своё. А таким образом, без нарушения правосудия твоего, спасу и мать мою, которая не может перенести толь горестного лишения мужа; малолетних же братьев и сестёр избавлю от несносного сиротства и бесчестья всего рода нашего.
Государь, чувствительно тронутый таковой сыновнею нежностью, поднял его и, поцеловав, сказал:
– За рождение такого сына, как ты, прощаю твоего отца и возвращаю его семейству, а тебя жалую чином и местом его, надеясь, что исполнишь должность лучше, нежели отец твой.
Достопамятные сказания о жизни и делах Петра Великого, собранные редакциею журнала «Русская старина». С.-Петербург, 1876.
Челобитная любимой собаки Петра Великого
В Академическом кабинете натуральных редкостей между прочими чучелами хранится за стеклом бывшая комнатная и любимая Петра Великого собака, которую называли Лизетою. Она так была привычна к государю, что никогда от него не отставала, когда ж он выходил, то лежала в кабинете на софе, пока он возвращался; увидевши ж его, опять прибегала к нему, ласкалась, прыгала на него, ложилась против него, пока государь садился. Во время же обыкновенного его отдохновения после обеда всегда лежала у ног его.
Сия верная своему хозяину собака спасла некогда от кнута одного знатного придворного служителя, неизвестно по какому обвинению впавшего в немилость. Император весьма разгневался на сего несчастного, приказал посадить его в крепость и говорил, что прикажет высечь его на площади кнутом. Императрица и все придворные не почитали сего несчастного столь виноватым, каковым он казался разгневанному императору, и потому старались спасти его и при первом случае просили государя, чтоб он его простил. Но Пётр Великий только более разгневан был сею просьбою и запретил, чтоб никто не осмеливался говорить о невинности осуждённого и просить ему помилования. Сама императрица не осмеливалась преступить сего запрещения, и потому думали, что уже не оставалось никакого способа к избавлению несчастного.
На другой день поутру государь по обыкновению своему поехал в Адмиралтейство и в Сенат, откуда возвращался он не прежде полудни. Между тем, императрица вздумала необыкновенный способ просить у государя помилования осуждённому, не преступая его запрещения. Она приказала написать от имени Лизеты короткую челобитную, в которой сия собака представляла бескорыстную свою верность, описывала некоторые обстоятельства, доказывая невинность впавшего в немилость придворного служителя, и просила государя рассмотреть сие дело и по сей первой её просьбе освободить несчастного. Написав сию челобитную, положили её Лизете за ошейник, так что при первом взгляде можно было её увидеть.
Как скоро император возвратился во дворец, Лизета подбежала к нему и ласкалась, по обыкновению. Государь тотчас приметил у нее за ошейником бумагу, вынял оную и, прочитавши, засмеялся и сказал:
– И ты, Лизета, с челобитными ко мне подбегаешь! Я исполню твою просьбу, для того, что она от тебя ещё первая.
Потом его величество послал в крепость денщика с повелением освободить арестанта и отпустить домой.
От Анны Иаанонны Крамер.
Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным. Третье издание, вновь исправленное. М., 1830. Части 1-2.
Строгое отношение к нерадивости полиции
Граф Девьер, преследуемый в царствование императрицы Екатерины I своим зятем князем Меншиковым, сосланный в Сибирь, и возвращенный по истечении 15-ти лет Императрицею Елисаветой Петровной был питомцем Петра I, при котором состоял сначала пажом, а затем, многие годы, денщиком. Впоследствии он был произведён в полковники, генерал-майоры, генерал-лейтенанты и, наконец, до самого своего несчастия, занимал должность генерал-полицеймейстера. Он с особым усердием исполнял свои обязанности, зная, как строго Государь следил за полицией вообще и, что от его проницательности не могло укрыться ни малейшее упущение в смысле порядка в его любимом городе. Однажды Государь, по своему обыкновению, ехал в одноколке на Адмиралтейскую сторону берегом Мойки. Полицеймейстер сидел рядом с ним. Достигнув моста, перекинутого через канал от Головинского дворца к Мойке, находящегося против, так называемой, Новой Голландии (остров со многими постройками, предназначенными для сохранения дубового кораблестроительного леса), они заметили, что доски моста разошлись, что по ним не безопасно проезжать. Царю пришлось выйти из одноколки и заставить своего денщика несколько сдвинуть и скрепить доски, чтоб иметь возможность переправиться на другую сторону. Разгневавшись на беспечное отношение полиции к улицам и мостам, Пётр выбранил полицеймейстера, за его нерадивость, и, слегка ударив его, сказал: «это придаст тебе охоты лучше наблюдать за вверенным тебе городом и от времени до времени лично наблюдать за порядком». Мост был тем временем исправлен, успокоившийся Монарх сел в одноколку и, милостиво обратившись к полицеймейстеру, сказал ему, как ни в чём не бывало: «Ну, садись брат».