– Мне показался необыкновенным свет в доме вашем, и я из любопытства заехал к вам, и узнал на крыльце, что у вас крестины новородившемуся сыну вашему, и причиною света такого крестинный пир. Так поздравляю тебя с сыном! Как же его зовут? – примолвил государь. – Какова родильница? И можно ли мне её видеть?
И по сём в предшествии хозяина входит в спальню к родильнице, поздравляет и её с сыном, целуется с нею и кладёт на зубок рубль. Хозяин подносит его величеству сладкой водки. Монарх, прикушав оную, спросил, нет ли анисовой.
– Есть, всемилостивейший государь, – ответствует хозяин.
Переменена рюмка, и монарх, выпив до половины оной, обозрел все убранство спальни и комнат и, наконец, пожелав всем веселиться, уезжает.
Поутру рано посылает караульного своего офицера в дом секретаря сего, велит его взять.
– Но не потревожь, – примолвил монарх, – родильницы и для оного дождись у ворот выходу его и, взяв, привези в Преображенск.
Сие исполнено, и монарх был уже в помянутом Приказе.
Великий государь, поблагодаря его за вчерашнее угощение, спрашивает: из дворян ли он? И имеет ли у себя поместье? И буде имеет, сколько получает с оного доходу? Трепещущий секретарь ответствует, что он не из дворян, а подьяческий сын, и что поместья и крестьян не имеет.
– Богату ли взял ты за себя жену? – Паки вопрошает государь.
– Небогату, – ответствует он.
– Из каких же доходов нажил ты такой дом и такие делаешь пиры?
Секретарь падает на колени, доносит:
– Все, что я имею, всемилостивейший государь, нажито мною от подарков помещиков, имеющих в Приказе тяжебные дела.
И сколько мог упомнить, объявляет именно, сколько кто из них ему дал деньгами и припасами. Чистосердечное такое признание приемлет государь милостиво.
– Я вижу, – сказал ему, – что ты не плут, и за признание твоё Бог тебя простит, но с тем, однако ж, что буде ты из посяжки какой что возьмёшь и будешь дела волочить норовя знатному, то поступлено будет с тобою как с преступником.
Обрадованный секретарь толикою милостию повергается к ногам государя, клянётся, что он и прежде того не делал и делать не будет и ни с кого уже впредь ничего не возьмёт.
– Из благодарности после справедливого решения дела, по коему ты трудился, – говорит ему паки государь, – можешь присылаемые к тебе запасы взять, но отнюдь не прежде окончания дела и, не прижимая тяжущихся. И берегись, – пригрозя ему пальцем, – все твои поступки не скроются отныне от меня.
На том монарх, расчислив по получаемому им жалованью и законным доходам, полагая в то число и доброхотно из благодарности от дворян присылаемые ему столовые запасы, назначил, сколько и на что должен он издерживать и отнюдь не жить пышнее и таких пиров, какой он видел у него, не делать.
– Рассуди, продолжал государь, – ежели будут такие делать расходы секретари, какие ж уже, в сравнении с ними, делать должны судьи, какие – сенаторы и какие сам государь?
И, наконец, изъяснил ему именно, какое может произойти зло из несоразмерных доходам расходов и сколь нужно удерживать каждого от такового расточения, и дабы всякой по пословице – по одежке протягивал ножки.
После сего великий государь разведал, что секретарь сей подлинно был человек честный, благодарный и в должности своей исправный.
Рассказал Полозов, бывший уже в глубокий старости.
Анекдоты, касающиеся до государя императора Петра Великого, собранные Иваном Голиковым. Изд. третье, исправленное, дополненное и умноженное. М., 1807.
Монарх наказывает обер-секретаря и снова определяет его к должности
Один из обер-секретарей, челоек весьма деловой и знающий законы, пользовался отличною милостию Его Величества. Ведя себя хорошо и исполняя должность свою безпорочно, он прельщён был, наконец, корыстию, и, кривя весами правосудия из взяток, довольно обогатился, построил несоразмерный своему состоянию дом и начал жить роскошно.
Однажды Монарх, от прозорливости которого ничего не могло укрыться, ехал в санях в Сенат. Стоявшие позади саней два денщика, из зависти к обер-секретарю, завели между собою речь о том, как он разбогател, какой построил дом, как его убрал. – «А все знают», – продолжали они, – «что он не из дворян и никаких доходов, кроме жалованья, не имеет. Таково-то, – заключили они, – быть секретарём». Разговор свой вели довольно громко, с намерением, чтобы Государь вслушался в их слова. Монарх, не подавая виду, что понимает их, притворился, будто бы прозяб, и, подъезжая к дому того обер-секретаря, сказал: «Как бы заехать к кому обогреться!», – а, поравнявшись с домом его, примолвил: «Да вот славный дом!» – и велел въехать на двор. Хозяин уже был тогда в Сенате, а хозяйку, приведённую сим нечаянным посещением в смятение и страх, Государь тотчас успокоил милостивым ласковым обращением с нею, сказав: «Не прогневайтесь, хозяюшка, что я заехал к вам обогреться!». Потом похвалил дом их, любовался всеми приборами и просил показать ему все покои и спальню; наконец, поблагодарив её, поехал. Прибыв в Сенат, он сказал о6ep-секретарю, что был у него в доме, который так прибран, что, если б кто имел и тысячу душ, не мог бы иметь лучшего.