По окончании присутствия, Монарх позвал обер-секретаря в особый покой и наедине требовал от него искреннего признания, из каких доходов мог он построить такой дом и так богато убрать его?
К несчастию, обер-секретарю показалось, что он может удовлетворить вопросам Его Величества разными увёртками, относя богатство своё частию к экономии, частию к помощи друзей и проч.
Ничто так не могло прогневить Монарха, как непризнательность. Он из Сената велел ему следовать за собою, и, прибыв в крепость, грозно потребовал от него признания. Видя, так сказать, беду свою, обер-секретарь принуждён был сознаться, что дом свой построил из взяток, и притом сказал, что с кого и за какое дело взял.
– Тебе, – сказал Монарх, – надлежало сознаться во всём в Сенате, не допуская себя до этого места, а из этого видно, что ты никогда бы не сознался, не видя пред собою кнута.
И так, повелев без свидетелей дать ему несколько ударов кнутом, отпустил его домой.
Но так как наказанный, по знанию своему в делах, был нужен Его Величеству, то Государь, приехав чрез три дня в Сенат, спросил о нём, но получил в ответ, что он болен. Монарх, зная тому причину, призвал его вечером к себе во дворец и поручил ему, как обер-секретарю, одно важное дело. Обер-секретарь, упав к ногам Его Величества, представляет, что он, по законам, не токмо не может уже носить на себе звания обер-секретаря, но и считаться между честными людьми, прибавив к тому, что если Его Величеству угодно, чтоб он снова вступил в прежнюю должность, то бы из Монаршего милосердия указал Государь очистить его прикрытием знамя. Манарх, улыбнувшись, сказал: «Дурак, теперь никто не знает, что ты наказан, а тогда всякой узнает, что ты бит кнутом!», – и сделал ему увещание, чтоб он забыл и наказание своё и все проступки свои, за которые наказан, и знал бы: 1) что он прощается не по правосудию и не по милосердию, а единственно по надобности в нём; 2) что, если впредь узнает Он о подобных его бездльничествах, тогда публично его накажет или, смотря по вине, казнит смертию без всякого милосердия.
Анекдоты о Петре Великом, выбранные из деяний сего монарха, описанных гг. Голиковым и Штелиным. Издание второе. Москва, 1848.
Злостная шутка
Иностранный поручик, принятый в службу генералом Боуром и командированный в казанский гарнизон, чрез несколько времени отпросился в Москву для своих нужд, больше же – чтоб иметь удовольствие видеть ему государя, нередко приезжавшего в Москву, которого он никогда ещё не видал. Он прибыл в такое время, когда монарх находился там. Но случилось так, что он, несколько дней живя, не мог его видеть; а как срок наступал явиться ему к команде, то и открыл беспокойство своё хозяину квартиры, которой был судного приказа подьячий – тот, из злостной склонности своей к шуткам, сказал, что ничего не стоит доставить ему случай не только видеть государя, но и говорить с ним: «Поди только на площадь пред гауптвахту и скажи погромче, чтоб слышать тебя могли – есть за мною «слово и дело» *,
* Эти слова означали, что сказавший их располагает знанием черезвычайно важной информации, связанной с благополучием государя и государства. Ред.
то и представят тебя к его величеству».
Иностранец, не разумея последствия, какое влечёт за собою это слово, поступил по данному ему наставлению. Тот час взяли его и с обнажёнными шпагами повезли в Преображенск. Доложено было о нём государю и его величество, прибыв сам в страшный Приказ, велел представить его себе. Офицер, каким ни был объят страхом, забыл всё при виде государя и с радостным лицом, упавши к ногам его, сказал:
– Благодарю Бога, что сподобляюсь, наконец, видеть пресветлые очи всемилостивейшего моего царя и государя.
С таким восхищением произнесённая речь офицера показалась монарху странною. Он спрашивает его:
– Какое дело имеешь ты мне открыть?
– Никакого, государь, дела я не знаю и ничего иного сказать не могу, как только что радуюсь, увидев вашу давно желанную особу.
– Но ты объявил у гауптвахты, что знаешь за собою слово и дело? – говорит государь.