Высвечивается Перовская.
Перовская. По Малой Садовой он не поехал. Пришлось ждать конца развода. Я дала знак идти на Екатерининский канал… (Вынимает платок и подносит его к лицу.)
На перекрестке. Толпа.
Баба. Ангела нашего погубители, земли русской погубители.
Провинциал. Дали бы нам, вмиг – и все тут!
Мастеровой. Эх, народ…
Крестьянка. Тьфу на вас, тьфу!
Человек в очках. Ужас, какой ужас!
Муравьев. Около часа дня закончился развод в высочайшем присутствии, государь изволил заехать для завтрака в Михайловский дворец.
На перекрестке. Толпа.
Крестьянин. А ты подвинься, из-за тебя не видать…
Крестьянка. Бела, сучка, бела!
Перовская. Из Михайловского дворца он должен был возвращаться по Инженерной и повернуть на набережную канала. Я давно заметила, что на повороте кучер придерживает лошадей, я придавала этому важную роль, а Андрей надеялся на подкоп.
На перекрестке. Толпа.
Крестьянин. Как аукнется, так и откликнется!
Торговка. Давят, давят, ох, господи, совсем задавили!
Славянофил. Царица небесная, матерь божья, спаси и помилуй.
Офицеры. Осади, осади!
Крестьянин. Ангел наш, кровь его невинная!
Славянофил. Не русские вы, не православные!
Крестьянка. Купленные!
Муравьев. В третьем часу дня императорская карета проехала по Инженерной и повернула направо.
Перовская. Я перешла на другую сторону канала, напротив Инженерной, выждала. И тут я увидала карету. (Подносит платок к лицу.)
Правый. Поползай в грязи-то, поползай!
Крестьянин. Под дых ему, под сопатку!
Офицеры. Осади, осади!
Крестьянка. Звери, креста на вас нет!
Одна из девушек-курсисток вынимает белый платок, точно такой же, как у Перовской, и взмахивает им.
Вторая девушка. Что ты делаешь?!
Крестьянин. Студентка, студентка!
Провинциал. Дай-ка ей по бесстыжей ее роже-то!
Баба. За кровь царя-мученика!
Третий офицер. Не до смерти бейте, черти, допрос снимать надо!
Провинциал. Стриженая, охальница!
Славянофил. Не русская, поди!
Западник. Наша!
Офицер. Осади, осади!
Мастеровой. Ану, оставь!
Мастеровой и Левый отбивают растерзанную девушку. Рев толпы и гром барабанов становятся непереносимыми и внезапно обрываются.
Сильный взрыв.
И тотчас же на авансцену выбегает Рысаков.
Рысаков. Не трожьте меня, не трожьте… это я, я бросил, вы не поймете, вы темные люди, защитите меня, пожалуйста, они разорвут меня. (Падает на колени.) Да, Рысаков, мещанин города Тихвина, мне девятнадцать лет.
Муравьев. Свидетельница, вы знаете его?
Учительница (оборачиваясь, из толпы). Да, это мой ученик по череповецкой гимназии.
Муравьев. Что вы можете сказать о его характере?
Учительница. Я не согласна с тем, что тут о нем говорили. Это был мальчик мягкого характера, у него была некоторая настойчивость, но на него всегда можно было подействовать лаской!
Рысаков (на коленях). Террор должен кончиться во что бы то ни стало, из нас шесть преступников, только я согласен теперь словом и делом бороться против террора, до сегодняшнего дня я выдавал товарищей, имея в виду истинное благо родины, а сегодня… я согласен… на все… Видит бог. (Бьется в истерике.)
Муравьев. Однако первый взрыв не достиг цели – он повредил лишь заднюю часть кареты. (Перебирает бумаги.) Конечно, государь был оглушен, контужен, видимо, все дальнейшие его движения совершались им в прострации. Но… (встает, торжественно) спокойный и твердый, как некогда под турецким огнем, он вышел из кареты, но не успел он сделать нескольких шагов…
Толпа на перекрестке.
Короткая дробь барабанов. Звучит команда смирно, и далекий голос начинает читать приговор. Слов не слышно – слышны выкрики окончаний с характерной интонацией.
Провинциал. Этого-то держат, совсем на ногах не стоит.
Сановник. Рысаков, должно, без чувств.
Правый. Двое держат, значит, не стоит.
Левый. Она-то, она-то… причесывается.
Баба. Ох, грех.
Провинциал. Что же причесываться, когда голову долой!
Второй офицер. Осади, осади!
Торговка. Звери лютые!
Провинциал. Перед народом, перед народом ответ держите!
И тотчас же на махавшую бросаются мужики, бабы, дворники.
Западник. Желябов говорит что-то.
Левый. Далеко, не разобрать.
Крестьянин. Должно, подбадривает.
Славянофил. Целуются… целуются…
Провинциал. А этот-то, Тимофей, как смотрит, как смотрит.
Мастеровой. Палач армяк снял.
Крестьянка. Рубаха-то как кровь красная.
Мастеровой. Так ему сподручней.
Торговка. Целуются, целуются…
Учительница. А с ним, с Колей, никто.
Мастеровой. Продал на суде, вот и не признают!
Учительница. Вы его не знаете!
Второй взрыв.
И на авансцену очень медленно выходит молодой народоволец.
Народоволец. Бомба, которую бросил я, убила нас обоих. И никто не узнает в Михаиле Ивановиче, в Котике, Игнатия Гриневицкого. Пусть мама думает обо мне, что я жив… Я сделал то, что должен был сделать, и большего от меня никто, никто на свете требовать не может…
На перекрестке. Толпа.
Человек в очках. Черное-то все, черное…
Баба. Как в аду.
Крестьянин. Чтоб страшнее было, видать.
Крестьянка. Гляди, как смотрит, гляди.
Провинциал. Стружки несут, стружки зачем?
Правый. В гроба.
Муравьев. Когда рассеялся дым после второго взрыва… царь-страстотерпец полулежал на земле… (Быстро подходит к столу и начинает писать.) Разумеется, он был уже без сознания… (Берет бумаги.) Полицмейстер показывает, что он лишь просил показать ему Рысакова, молча поглядел на него и ничего не сказал… Это не подойдет. Не такой он мне нужен. (Берет другую бумагу.) Подпоручик Рудыковский показывает… Вот тут что-то есть… Правда, похоже, подпоручик прибежал после второго взрыва, ничего не видел, очень похоже, но… (С серьезной торжественностью.) Не я – Россия нуждается в великом образе… Что с государем? – спросил поручик. Вопрос был услышан самим монархом, который, оглянувшись и как бы отвечая на него, изволил произнести: «Слава богу, я уцелел, но вот…»