На перекрестке. Толпа.
Западник. Два, три, четыре… пять гробов…
Человек в очках. И саваны серые.
Крестьянин. А это, когда их душить станут, чтоб лица скрыть. Языки-то вылазят, я чай, когда душат.
Славянофил. Да замолчите вы!
Баба. А им-то через мешки все видать.
Мастеровой. Палач, палач!
Офицер. Фролов, он всех вешает.
Провинциал. А с ним кто ж?
Славянофил. Помощник.
Крестьянка. Веревки несет, веревки в мешке.
Толпа тяжко вздыхает.
Муравьев. Государь-император обратил свои мысли и свое внимание на лежавших тут же у его ног раненых взрывом конвойного казака и четырнадцатилетнего крестьянского мальчика Николая Максимова. (Встает.) Бедный мальчик – да будет вечно сохранена его память! – кричал от невыносимых страданий… Тогда опечаленный повелитель русской земли умиленно наклонился над истерзанным сыном народа. Хорошо…
На перекрестке. Снова дружный вздох толпы.
Крестьянка. Капюшоны надевают.
Вторая баба. Шеи заголил.
Провинциал. Фролов обнимает, зачем обнимает-то?
Сановник. Не обнимает, пробует, как веревку надеть.
Славянофил. Повели, повели, первого повели!
Муравьев. Надо навести справки о мальчике… Этот вариант подойдет!
По авансцене проходит Перовская. Навстречу ей – народоволец.
Народоволец. Софья Львовна! Вы в Петербурге? Отчего же вы не уезжаете, да здесь же вас арестуют на каждой улице!
Перовская. От судьбы не уйдешь. Да я и не желаю этого, что ж мне уезжать?..
Народоволец. Софья Львовна, но это же нарушение принципа конспирации.
Перовская. Друг мой, вы должны действовать, а меня оставьте. Наступает минута, когда ни принципам, ни чему другому здесь (прикладывает руку к груди) места нет. (Раздраженно.) Нет. Прощайте, увидимся ли еще! (Быстро уходит.)
Толпа на перекрестке.
Человек в очках. На лестницу поднимают.
Торговка. Прилаживают.
Крестьянин. Чего ж он затягивает, чай, больно.
Мастеровой. Чтоб сразу задушило, как повиснет.
Авансцена. На коленях Победоносцев.
Победоносцев. Не могу, не могу больше… ваше величество… Когда по ту сторону Невы, рукой подать отсюда, лежит в Петропавловском соборе непогребенный еще прах вашего родителя, по долгу присяги и совести, пока я еще обер-прокурор Святейшего синода, я обязан вам высказать все, что у меня на душе. Я нахожусь в отчаянии. В России хотят ввести конституцию, а что такое конституция? Взгляните на Западную Европу. Конституция там существующее суть орудие всякой неправды, всяких интриг. Россия была сильна благодаря самодержавию, благодаря неограниченному взаимному доверию между народом и его царем. А вместо этого нам предлагают устроить говорильню по французскому образцу! И так дали свободу самой ужасной говорильне – печати, прости господи, – которая во все концы необъятной русской земли на десятки тысяч верст разносит хулу и порицание на власть. И когда государь предлагает вам учредить по иноземному образцу новую верховную говорильню? Теперь, когда прошло лишь несколько дней после совершения самого ужасного злодеяния, никогда не бывавшего на Руси. Все, все мы от первого до последнего виновны! Все мы должны каяться. Нужно спасать Россию, нужно действовать!
На перекрестке толпа внезапно разом повернулась к зрителям. Страшный крик крестьянина.
Крестьянин. Ох, висит!
Крестьянка. Господи милосердный, что же это делается!
Баба. Теперь этого огромного.
Правый. Михайлова Тимофея.
Крестьянка. Огромный-то какой.
Провинциал. Оттолкнул сторожей-то, оттолкнул.
Мастеровой. Сам пошел.
Человек в очках. Накинули.
Вздох толпы.
Крестьянин. Ох, висит.
Крик ужаса.
Крестьянка. Сорвался!
Крестьянин. Да что ж это!
Человек в очках. Помиловать!
Торговка. Простить!
Баба. Нет такого закона, чтобы сорвавшегося вешать.
Сановник. Царь простит.
Торговка. Сейчас флигель-адъютант прискачет.
Народоволец. Изверги!
Учительница. Господи, Коленька, да что ж это делают с людьми!
Второй народоволец. Сам пошел, сам. Студент. Опять, опять.
Вздох толпы, и тут же крик ужаса, толпа надвинулась на офицеров.
Крестьянка. Сорвался!
Баба. В третей сорвался!
Крестьянин. Да что ж это, православные?
Первый народоволец. Живодеры.
Человек в очках. Господи милосердный!
Славянофил. Опять, опять.
Вздох толпы.
Западник. Висит!
Крестьянин. Царствие ему небесное.
Провинциал. Висит.
Левый. К ней подходит.
Правый. Беда-то, как бела.
Мастер о вой. Целуются, целуются.
Учительница. А с ним никто, нет…
Провинциал. Повели голубушку.
Крестьянка. Бела-то как.
Правый. Твердо идет.
Вздох толпы.
Крестьянин. Висит!
Учительница. Маленькая.
Человек в очках. Задушили, не дергается.
Крестьянин. Что же это делают, что ж это делают с людьми-то? В толпе ещё.
Западник. Желябов.
Провинциал. Кричит!
Мастеровой. Что, что?
Бьют барабаны.
Первый народоволец. Кричит!
Мастеровой. Что, что?
Провинциал. Не слыхать.
Торговка. Тянут, тянут его.
Правый. Смотрите, рукой, рукой!
Мастеровой. Что кричит-то, что?
Барабаны внезапно смолкают, и тогда слышен страстный голос Желябова: «Слушай, несчастный народ!» И снова трещат барабаны.
Крестьянин. Не слыхать, не слыхать.
Баба. Да разве услышишь?
Мастеровой. Что кричал, кричал что?
Баба. Повели, повели!
Человек в очках. Капюшон надели.
Вздох толпы.
Крестьянин. Ви-си-и-ит… (Плачет.)
Первый народоволец. Смотрит.
Второй народоволец. Смотрит.
Левый. Господи, мать ведь у нее тут.
Треск барабанов становится глуше.
Сквозь толпу пятеро в балахонах для казни выходят на авансцену. Они обращаются в зал.