Фигнер. Ты сходишь с ума, Николай, у тебя разгоряченная фантазия ультраконспиратора, стыдись!
Морозов. Это оценка положения, не больше!
Фигнер. Ах, не больше. Кто знает, а чтоб как больше? А может быть, ты уже завел среди нас тайное общество, хочешь стать вторым Нечаевым, не доверять своим, ради партии обратить насилие против друзей?
Морозов. Вера, любовью моей клянусь!
Фигнер. А о любви не надо. Прошу тебя.
Морозов отходит.
Перовская отвлекает Плеханова от общей группы.
Перовская. Отчего в тебе такая амбиция, Плеханов? Нельзя разве агитировать крестьян, рабочих, готовить удар по правительству и быть вместе, не делиться?
Плеханов. Это эклектика, Соня. Есть логика действия, она упряма и не посчитается с добрыми намерениями.
Перовская. От одной мысли холодею, что как из-за всяких теорий мы начнем ненавидеть друг друга больше, чем общего врага.
Приближается Желябов. Он слушает их разговор.
Плеханов. Я тоже, но что делать?
Перовская. Не ссориться, обнять друг друга.
Плеханов. Невозможно. Как только начнем убийствами дезорганизовывать правительство, как говорит Морозов, прежде дезорганизуем себя. Наши силы и наши души.
Перовская. Не верю…
Плеханов. Жизнь заставит поверить! (Быстро уходит.)
Желябов (подбегает к Перовской). Соня, я объясню. Теперь нужно не о крестьянстве думать, не о рабочих, не о либералах в отдельности – думать надо о политическом и нравственном возрождении всего русского общества. Пусть все недовольные, все, а не только крестьяне, станут под наше знамя. Вырвем для России изначальные свободы, и нам легче будет устраивать в ней социализм. Ради этого и следует разом, махом единым взорвать косную кровавую силу, узурпировавшую власть. Соня, дорогая, нельзя больше сидеть в деревне!
Перовская. Надо работать в народе, а не клясться им.
Желябов. С твоим умом, с твоей энергией, с твоим влиянием на всех зарываться в беспросветности малых дел!..
Перовская. Когда каждый день что-нибудь делаешь для людей, вот тутошних, рядышком, дело не кажется малым.
Желябов. Но ты можешь сделать куда больше!
Перовская. Может быть… Но для этого выдумывать направлений не надо, течений этих ваших не надо, надо быть вместе и работать каждому там, где он считает для себя полезным всем.
Желябов. Но это же застой, рутина, революционная рутина!
Перовская (жестко). Нет, Андрей, так совесть велит?..
Желябов (в сердцах). Ну, с этой бабой ничего не сделаешь!
Перовская уходит. Ей навстречу бежит Михайлов.
Михайлов. Андрей, там такое несут, а тебя нет, твое легкомыслие меня поражает!
Желябов. Перовская стоит десятка. Иду.
Идут. Навстречу выбегает Морозов и перехватывает Михайлова.
Морозов (Михайлову, в восторге). Как наши женщины хороши, а, Саша?! Я всегда, всегда из тысячи узнаю нашу на улице. В любом наряде! Какой быстрый, какой уверенный шаг, осанка какая, какой умный взгляд, и так хороша, так хороша! Наши женщины – это что-то особое!
Михайлов. Ты поэт…
Морозов. И что же? Ведь любовь – это такой двигатель! И как ты можешь без любви?!
Михайлов. Моя любовь – вы все, дело.
Морозов. А как же…
Михайлов(останавливая его). Не называй ее… не следует. Она товарищ и жена товарища. И вообще прав Прудон: любовь – это нарушение общественной справедливости!
Морозов. Прудон не любил, наверно! А я не могу. Нет, не могу! Посмотри же, ну, посмотри же, как они хороши!
Из глубины сцены идет взбешенный Плеханов, за ним – все остальные, они возбуждены, спор на пределе.
Фроленко. Георгий, пойми, временно, временно… мы не террористы, мы не бросим агитации, но мы должны ответить на террор правительства.
Фигнер. Разве нельзя примирить обе позиции… Перед лицом общего врага станем душить друг друга доводами, а потом и руками?
Плеханов (желчно). Именно для того, чтобы не душить друг друга руками, следует разобраться в доводах. Допустим, вы правы. (Жест в сторону Желябова.) Вы, маленькая кучка, несколько человек, захватите власть. Вам кажется, что тотчас же все и устроится к лучшему и наступит царствие социализма с вами в качестве пророков. От захвата власти до разумного устройства общества дорога в сто тысяч верст. А вам кажется – в две версты, до ближнего постоялого двора. И когда вы убедитесь, что идти далеко, мозольки-с набить можно, и вас по-прежнему жалкая кучка, что народ не дорос, – вы примените те средства удержания власти, которые вы сейчас хотите применить для ее свержения. Не лучше ли сперва воспитать народ в социализме, а потом уже с ним, понимаете – с ним, с ним, а не вместо него – свергать существующий порядок, чем поступать наоборот?
Михайлов. Но, Георгий, если, захватив власть, мы в самом деле отойдем в сторону, отдадим власть народу и станем следить, чтобы никто не воспользовался властью в своекорыстных целях?
Плеханов. Мой добрый друг, о сложении власти, захваченной насильно, можно мечтать лишь до ее захвата.
Народоволка. В твоих рассуждениях, Георгий, совсем исчезает народ, а он в стороне не будет!
Фроленко. Временно, пойми, временно, ну как мне это тебе объяснить!
Плеханов. Позвольте уж мне вам объяснить: это в ваших рассуждениях исчезает народ и выступают его заместители. Почему бы организации крестьян и рабочих не захватить власть, когда они будут к этому готовы? Почему вы непременно хотите преподнести им власть, как готовенькое…
Первый народоволец. А потому, что мы убедились – у нас в России прогресс возможен только сверху.
Плеханов. Быстро же вы убедились!
Гольденберг (мрачно). А нас убедили. Полторы тысячи три года мучились под следствием. Казнили Ковальского, тысячную толпу в Одессе расстреляли солдаты. Поручика Дубровина задушили в Петропавловске. Приговорили к смерти Сергея Бобохова, хотя ему и восемнадцати не было. В тюрьмах нашей православной России Николай Крутиков задушил себя, отравился Николай Стронский, перерезал горло Алексей Запольский, осколком стекла вскрыли себе вены Владимир Леонтович и Николай Богомолов. Сошла с ума Бетя Каминская, сошел с ума Дмитрий Гамов, сошел с ума Архип Боголюбов. Умер от чахотки Исаак Львов, умер от чахотки Павел Трутковский, умер от чахотки Иннокентий Устюжанинов, умер от чахотки Павел Чернышев, умер от чахотки Сергей Носков, умер от чахотки Василий Махеев…
Плеханов. Перестаньте! Моя участь в случае ареста та же. Распоряжение отдано всем полицейским управлениям, но нельзя поддаваться чувству, общественные деятели должны руководствоваться разумом?
Перовская. Не до теории, ох, не до теории… Жить нечем, дышать-то нечем!
Фигнер. Коли говорить о разуме, не кажется ли тебе, Георгий, если враг централизован так, что по телеграфному сигналу все околоточные встают в стойку, то и мы вынуждены централизоваться, чтоб и по нашему сигналу против каждого околоточного вставал революционер…
Михайлов. Централизация и дисциплина воли. Вот!