Муравьев. Но что им, людям без нравственного устоя, огромное движение, умственное, общественное, вызванное великими реформами царя-мученика… Револьвер и кинжал были ими забракованы. Наступила эпоха динамита! (Встает.) Вы, Желябов, начали ее в городе Александровске (смотрит бумаги) восемнадцатого ноября тысяча восемьсот семьдесят девятого года. Вы явились туда под именем купца Черемисова… С вами был рабочий Иван Окладский и неизвестная женщина, которую вы называли своей женой.
Желябов. Что до нравственных устоев, то у нас взаимно разные о них понятия с господином прокурором. Дело же под Александровском я и не намерен скрывать. Это было частью предприятий партии «Народная воля» на всех железных дорогах от Симферополя до Петербурга. Я действовал по поручению Исполнительного комитета в качестве его агента третьей степени.
Муравьев. На всех железных дорогах… агенты третьей степени… да были ли такие агенты? Подсудимый Желябов ясно желает, представить СВОЮ так называемую партию сильнее, чем она есть на самом деле, а себя слабее!
Желябов (тихо). Да, желаю! Должен, не могу иначе, даже если мне это не удастся!
6
Домик на окраине Александровска. Ночь. Отдаленный стук поезда. В комнате – Якимова и Окладский.
Якимова. Ванечка, ну что ты все мечешься? Я тебе совет дам: сосредоточься на том, что тебе сейчас, сию секунду исполнять надо, воображению пищи не давай.
Окладский. Как же – не давай. Нынче днем купцы являлись, справлялись, скоро ли шкуры поставлять, на базаре тоже разговоры – кожевенный завод де заявлен, а ничего не делается, чудно!
Якимова. А купцов тебе надо было ко мне послать: я жена заявителя, мне и отвечать.
Окладский. А как в хату бы прошли да заприметили что, кому ответ держать?
Якимова. Мне и ответ держать, Ванечка, мне. А ну взгляни на меня, кругом взгляни – чем же не купеческое обличье? Ну укажи мне на вещь такую, чтобы не соответствовала, а? А говорю как? Как говорю-то, вот у тебя выговор не южный, а пишешься – из Одессы… Не идет?
Окладский. Не слыхать…
Якимова. Ванечка, может, свечу пора ставить?
Окладский. Как же – ставить, ишь скорая – свеча кого притянет.
Якимова. Надо ставить, Ванечка, он же не видит ночью!
Окладский. Не видит, а скрывает. Я пойду, встречу, без меня не дойдет!
Якимова. Торопишься, Ванечка, надо делать, как Андрей Иванович велит, аккуратненько.
Окладский. Вот ты бы поаккуратней нас кормила, а то едим кое-как… «Аккуратненько». За домом-то присматривать стали.
Якимова. Ванечка, что ты говоришь!
Дверь отворяется, неуверенно входит Желябов, прикрывая руками глаза.
Желябов. Отчего же это вы свечу на окно не поставили? У меня глаза болят, ничего не вижу, куриная слепота у меня, будь она проклята. Весь в грязи, устал, еле на ногах стою. Пока провода нашел, по оврагу час на брюхе ползал. Анна, дай чувяки. Ванечка, помоги снять, набухли! Отсыреет все, как не сработает?
Якимова. Андрей, так нельзя, я боюсь за тебя. Ночью кричал – говорить не хотела.
Желябов (с опаской). Что кричал?
Якимова. Кричал – прячь провода, прячь провода, да громко так.
Желябов. Гольденберг арестован… Гриша до Москвы не доехал.
Окладский. Ах ты, полтора пуда динамита!
Якимова. Ваня!
Желябов. Динамит, Ванечка, другой будет, а человека не будет.
Окладский. За домом присматривать стали, Андрей Иванович, я допустить не могу, чтобы…
Желябов (обрывая его). Успеем, Ваня, у меня расчет – успеем. Анна, лошадей продай и уезжай, тут кончено.
Якимова начинает собирать вещи.
Окладский. Ну? Когда?
Желябов. Провод хороший?
Окладский. Техник сказал – хороший.
Желябов. Мины как?.. Боюсь, горячка у меня, надо бы самому все руками прощупать!
Окладский. Мины, как велели, Андрей Иванович, одна на юг глядит, вторая – в сторону Лозовой.
Якимова. Андрей, ты болен, ляг, ты так говоришь…
Желябов (раздражаясь). Болен, конечно, болен! Цинк, провода, динамит, шпалы, подкопы, катушки, цилиндры! Анна, мне в кружки надо, в общество, пропагандировать, движение создавать. Сейчас ноябрь, а я, как крот, роюсь здесь с вами с мая месяца!.. Простите меня… я и вправду нездоров… дело сделано, а не сделаем – снова начнем, Ванечка, снова! И так до эшафота, до эшафота… Жар в самом деле. Скверно! Пошли!
Железнодорожная насыпь. Темно. Желябов и Окладский. Отдаленный стук поезда.
Желябов. Ванечка, сейчас первое дело твое, смотри, там царь, не дрейфишь?
Окладский. Андрей Иванович, с вами-то?
Желябов. С нами-то все может случиться. Его смерть и наша рядом ходят!
Стук поезда сильнее.
Окладский. Андрей Иванович, вы для меня… да меня миловать станут – в глаза им плюну, режьте – не приму вашей милости!.. Андрей Иванович, а если не удастся?
Желябов. Не удастся? Так в другом месте удастся! Смотри!
Окладский (кричит). Жа-арь!
Стук поезда резко обрывается. Тишина. Тьма.
7
Камера Петропавловской крепости. Окладский валяется на койке. Входит Дурново.
Дурново. Что ж, Окладский, веревка!
Окладский. Что, чего…
Дурново. Не понимаешь? Смертный приговор готов, а дальше вот это. (Берет себя за горло.) Не понимаешь? Очнись, очнись… Слышишь меня? (Подходит и трясет его.) Государь император в неисчерпаемой милости своей еще может помиловать приговоренных, слышишь, помиловать.
Окладский (с жалкой улыбкой). Всех помиловать нельзя… Я за одно преступление на смерть осужден, а вот Квятковский за четыре, как же всех равнять?..
Дурново. Только царскую-то милость заслужить нужно, доверие-то царское оправдать… Ты православный, в бога веруешь? В Христа веруешь?
Окладский. Верую, заслужу. (Рыхло падает на колени.) В ногах его валяться буду, дерьмо есть стану…
Дурново (ласково). Зачем же… встань… ты вот о чем посуди. Ты рабочий, мастеровой человек, тебя руки кормят, ремесло твое, а с кем ты связался, с интеллигентами, да что ты для них? Я понимаю, если б ты за жалованье ратовал, за прибавку себе, а ты? Ну что у тебя с ними общего? Им свои теории надо провести, на твоем загривке в атаманы въехать, в правители, на место царя стать, а ты, как был мразь, так мразью и останешься. Ты для них, знаешь, как гвоздь – загнали по шляпку, доска и держится. Они рассуждают, они книги пишут, газеты, а ты? Что ты из этого знаешь? Да ничего ты не знаешь – рот открыл и слушаешь, что скажет интеллигент, а потом на смерть за него идешь, на муки, на позор, как… завтра.
Окладский. Заслужу, господи, верно все говорите! Заслужу! (Подполз к Дурново на коленях.)
Дурново. Встань! (Вынимает из кармана бумагу.) Его императорское величество изволил помиловать тебя, ты переводишься в Екатерининскую куртину крепости для прохождения дальнейшего заключения…