Триец вперился в покрытый толстым слоем грязи потолок своей камеры, в мириады паутин, нагруженных коконами. Он находился здесь уже так долго, что видел появление на свет целого поколения этих существ. Он даже изучал их, дабы скоротать томительные часы: смотрел, как новорожденные выбираются наружу. Их жирненькая мамаша не пыталась им помочь; она деловито заматывала в паутину многоножку на первый ужин. Она была огромная - видимо, настоящая гроза этого мирка. Украшенная черными и желтыми полосками, паучиха напоминала Люсилеру восьминогую тигрицу, а когда она двигалась (что случалось нечасто), то грациозно скользила по своей росистой паутине, спеша убить невезучее создание, попавшее в ее царство. Как это ни странно, узник привык к ее обществу.
Люсилер служил в Фалиндаре всю сознательную жизнь, с той поры, как научился более или менее сносно владеть жиктаром, но катакомб прежде не видел. Он был одним из воинов дэгога: гордым, чистым, не опускавшимся до тех делишек, которые творились в недрах крепости. Для этого у дэгога были другие слуги - люди с темным разумом. Они оставались невидимыми для обитателей дворца, выполняли свои обязанности тайно. Воины дэгога видели только то, что им надлежало видеть, и хотя Люсилеру было известно, что под жилищем его царственного господина существует обширная тюрьма, он не интересовался неприглядными деталями и не задавал лишних вопросов.
Но теперь, в глубинах темницы, время утратило значение и смысл. По длине отросшей бороды он мог судить, что прошло уже много дней с тех пор, как Форис взял его в плен, но сколько именно, не знал. Быть может, прошла неделя, возможно - больше. Он мог угадывать ход времени только по тому, что через какие-то интервалы ему между прутьев просовывали еду - однако интервалы казались совершенно нерегулярными, так что в качестве часов не годились. Паучата родились утром - это он знал точно, ибо подслушал, как один из стражников-дролов упомянул о рассвете. Люсилер помнил рассветы в Фалиндаре, прекрасные и неповторимые.
Но в подземелье солнца не было, как, впрочем, луны и звезд. Единственный свет исходил от факела, висевшего на стене, в недосягаемом для него месте. Иногда тюремщики гасили факел, оставляя его одного в кромешной, навевающей безумие тьме. Тогда камера начинала сжиматься, темнота становилась давящей, душной.
В катакомбах он был не один. Откуда-то доносилось приглушенное бормотание. Но другие заключенные находились на противоположной стороне запутанного лабиринта, а на его окрики не отзывались. Так что разговаривать он мог только с паучихой, а она наблюдала за ним с холодным любопытством. Ее выпуклые черные глаза были всезнающими. В отличие от Люсилера она легко могла бы выбраться из тюрьмы, но никогда этого не делала. Ее, по-видимому, вполне удовлетворяло такое жилье.
Дорога из долины Дринг казалась бесконечной. Люсилер видел Фориса всего один раз, в самом начале. Потом ему завязали глаза, спутали руки и ноги и запихнули в фургон, который долго ехал по каменистой дороге в Фалиндар. Его лишили возможности взглянуть на шпили своего бывшего дома, но это было не важно. Он узнал запах крепости. Воздух Фалиндара имел особый вкус, подсоленный от близости океана. И Люсилер знал, что его везут к Тарну.
- Но зачем? - рассеянно обратился он к паучихе.
Она не ответила ему, как не отвечали тюремщики-дролы, присматривавшие за ним. Все они были облачены в алые одежды клана Фориса, и общение с узником сводилось лишь к тому, чтобы разбудить его или шепотом бросить: "Предатель!" Все остальное было тайной. Найдись в камере веревка или какой-нибудь острый предмет, он умер бы еще неделю назад.
Люсилер неотрывно смотрел в потолок, считая пауков и удивляясь сложным хитросплетениям паутины, и вспоминал свою жизнь в Фалиндаре. Тогда он ни в чем не испытывал недостатка: женщины, еда - он имел все, что может пожелать мужчина. Дэгог был щедр к тем, кто служил ему. Люсилер закрыл глаза и представил себе роскошную трапезу. Он как раз вкушал спелый гранат, когда в коридоре послышался шум. Полагая, что ему принесли поесть, он с трудом поднялся с матраса и подошел к ржавой решетке. Из глубины лабиринта кто-то приближался к нему шаркающей походкой.
Это оказался искусник, один из дролских жрецов. Длинные волосы ниспадали ему на спину. Легко узнаваемый по шафранным одеждам, он шел, высоко подняв голову. Двигался неуверенно, словно был болен или пьян, но глаза у него были ясные и молодые - моложе, чем у большинства жрецов. Перед камерой Люсилера он остановился. В его улыбке мелькнула тень сожаления.
- Мне не нужен священник! - прорычал Люсилер. - Убирайся!
Искусник подошел ближе к решетке.
- Шакал умер?
Голос у него оказался красивым и мелодичным, наподобие музыкального инструмента. Когда он говорил, его глаза горели колдовским светом.
- Да, - ответил Люсилер и закашлялся.
Искусник дождался тишины и спросил:
- Когда? И как?
Люсилер расхохотался.
- Ты пришел меня допрашивать? Если да, то пусть Тарн отыщет кого-нибудь более умелого.
- Тарн - это я, - сказал жрец.
Люсилер не сразу осознал, что именно услышал, - а потом рванулся к решетке. Он протянул руки, пытаясь схватить ухмыляющегося дрола, но тот оказался недосягаем. Их разделяла какая-то пядь, однако Тарн даже не вздрогнул.
- Свинья! - взревел Люсилер, потрясая кулаком перед лицом дрола. Чего ты от меня хочешь?
- Ты называешь себя Люсилером из Фалиндара, так?
Триец плюнул ему в лицо.
- Называю.
Тарн хладнокровно вытер плевок рукавом, при этом изучающе глядя на Люсилера.
- Ты был одним из моих тюремщиков, - сказал он, - но я тебя не помню.
- Я - воин, - заявил Люсилер, - а не тюремщик.
Он оборотился к Тарну спиной и вернулся к себе на матрас, опустив голову.
- Но ты - человек дэгога, - ухмыльнулся Тарн. - Это хорошо. Значит, ты будешь еще более польщен возможностью увидеть, что с ним произойдет.
Люсилер выпрямился.
- Что ты хочешь этим сказать?