- Она согласилась выйти за тебя замуж?
- Пока нет, но это не важно. Как только ей исполнилось шестнадцать, отец выставил ее на продажу. Я слышал, ему хочется поскорее сбыть ее с рук. Мне достаточно только попросить императора, и она будет моей. - Гейл причмокнул усыпанными болячками губами и снова уставился на Сабрину. Посмотри-ка на ее бедра, Вентран. Готов биться об заклад: она родит мне десяток сыновей!
От этой мысли Ричиус содрогнулся. Новый выводок Гейлов означал бы не только новые неприятности для Арамура: представив, что из утробы этого невинного создания появятся такие чудовища, он почувствовал тошноту. И в то же время Гейл, вероятно, говорил правду. Сабрина не будет иметь права выбора; она выйдет за того, за кого ее отдадут ее отец и император. Это делало ситуацию еще более омерзительной. Ричиус понимал: если это случится, жизнь ее станет настоящим адом. Он посмотрел на Петвина - его друг побледнел от ужаса.
- Советую тебе пересмотреть свой выбор, барон, - сказал Петвин. - Тебе не кажется, что ты для нее слишком велик? Такая девушка может умереть, давая жизнь твоим сыновьям. Может, тебе следовало бы поискать кого-нибудь покрупнее.
- Глупости, - пророкотал Гейл. - Она будет о себе заботиться, я за этим прослежу. И если кто-то из вас, щенков, положил на нее глаз, можете об этом забыть. Она - моя!
Сие заявление прозвучало столь самоуверенно, что терпение у Ричиуса лопнуло. Он гневно посмотрел на барона.
- Ты ради этого сюда пришел? Право, Гейл, ты хвастаешься пустяками. Я определенно не выбрал бы себе такую хрупкую девицу. И ты говоришь, отец спешит от нее избавиться? Милорд, если она не нужна собственному отцу, то зачем она вам?
- Хватит! - рявкнул Гейл. - Я пришел по просьбе Аркуса, чтобы высказать тебе наилучшие пожелания. Хочешь - принимай, не хочешь - не надо.
- Не приму! - выпалил Ричиус. - И я недоволен тем, что ты здесь присутствуешь. Можешь передать императору от моего имени, что у меня нет никакого желания поддерживать с тобой хорошие отношения, Блэквуд Гейл. И я не разделяю его надежд - если они таковы - на то, что Арамур и Талистан будут союзниками.
- Можете сказать ему это сами, - прозвучал сочный голос из-за спины Гейла. Бьяджио появился с таинственной улыбкой на губах. - Вы готовы, принц Ричиус?
- Готов? К чему?
- О! Ну конечно, к тому, чтобы встретиться с императором. - Граф отнял у Ричиуса кубок. - Надеюсь, вы пили не слишком много.
18
Аркуса Нарского знали под тысячью разных имен. В молодости (это было так давно, что сам он едва мог вспомнить) он наслаждался теми именами, которые давали ему покоренные народы. Это были хорошие имена: сильные, полные страха. И каждая новая страна, раздавленная его машинами, давала ему новое, чтобы он мог прикрепить его на свои доспехи словно орден. А другие видели его приближение - ярко наряженного и готового к новым завоеваниям. После осады Госса его прозвали Львом, после падения Дории женщины разоренного города нарекли его Детоубийцей. На трудном говоре восточных плоскогорий его звали Медведем; кроуты, павшие на колени почти без сопротивления, нарекли его Быком. На крутых холодных холмах Горкнея он именовался Бараном, в пустынях Дахаара - Аспидом. Он был Покорителем в Касархуне, Чумой - в Криисе, Зверем в Фоске. Близнецы-герцоги Драконьего Клюва называли его Лордом-Защитником, а Гейлы из Талистана - Отцом.
В Лиссе он был Дьяволом.
Но из всех этих причудливых имен сам Аркус предпочитал одно Император. Он был стар и считал, что заслужил простое достоинство этого титула. Ему давно надоели кровожадные прозвища, но в душе его осталось место для тихого желания быть признанным. Он выковал империю из сотен враждующих городов и уделов, привел континент к высотам просвещения, какого он никогда прежде не знал. И все же никто не звал его Аркусом Великим, как величали его деда. Видимо, люди редко благодарили его военные лаборатории за те лекарства, что были в них открыты. Сто лет назад не знали керосина, питавшего ночью лампы, отсутствовали лекарственные сборы для лечения кровавого кашля и дороги, ведущие в северные земли. Не было даже того повседневного уклада, который многие принимали как нечто само собой разумеющееся. Все это существовало теперь потому, что он этого пожелал. В собственных глазах он был провидцем.
"Но они этого не желают видеть", - с горечью думал он.
Откинувшись на спинку кресла, он наблюдал, как жидкость вливается в его вены. Она была более синей, чем всегда, - почти как индиго или чернила. Вдвое большая доза, чем для обычного лечения, - так сказал Бовейдин. Аркус содрогнулся. Даже ему, императору, с трудом удалось получить такую опасную дозу снадобья. Бьяджио не спускал с него глаз, следил, чтобы с ним ничего не случилось, и не стеснялся в выражении своих чувств. Никто толком не знал, к чему приведет столь большая концентрация, - даже Бовейдин. Но в конце концов зловещая любознательность ученого победила тревоги Бьяджио, и граф неохотно уступил. Аркус был императором, а его слово - законом, какими бы фатальными для него самого ни являлись его эдикты.
Перевернутый сосуд со снадобьем почти опустел - Аркус с усилием расслабился и выдержал все до конца. Процедуры обычно проходили хуже, когда он пребывал в плохом настроении, а сегодня ему необходимо было не заблевать тронный зал, полный гостей. Но он печалился, и потому успокоение к нему не приходило. Наступил тридцатый день зимы. За стенами башни стоял леденящий холод. В последнее время тело его бунтовало и требовало все больше снадобья для подкрепления, чтобы подчиняться воле хозяина. Императора приводила в ярость мысль, что все короли Нара могут увидеть его в подобном состоянии. Но если это снадобье подействует так, как рассчитывал Бовейдин...
Он закрыл глаза, внезапно охваченный лихорадочной надеждой. Хотя бы казаться сильным - большего он не просил. Последние двадцать лет он выдерживал подобные испытания почти ежедневно: прокалывал себе запястье иглой, чтобы напитаться дарящим жизнь зельем. Теперь он уже не мог без него обойтись. Все они не могли. Но он был намного старше остальных членов Железного Круга. Бовейдин определенно выглядел не по годам молодо, а Бьяджио, вероятно, навсегда сохранит свою красоту. Только он - тот, благодаря кому это стало возможно, чья мысль привела к созданию лабораторий, - только он вынужден жить в теле мумии. Это было почти то же тело, что имел он в то время, когда Бовейдин изобрел свое снадобье. Но только почти. Он рассеянно заскрипел зубами. Старыми зубами - они уже не справлялись с сочным мясом, которым он угощал других.