— Так, а каким образом ты поняла, что Хани имеет связь с… А, впрочем, даже знать не хочу. Что-то мне подсказывает, что такого рода откровения придутся мне не по вкусу.
— По косвенным признакам, исключительно по косвенным, стеснительный ты мой. Прямых улик, к сожалению, негодяй не оставил. Ты видел, как она отреагировала на упоминание про Источник? Бьюсь об заклад, что логово этого гада там. Или где-то поблизости.
Тео внимательно посмотрел на девушку:
— Но ты не уверена? Земля ничего не сказала? Слишком большое расстояние?
Стефания закрутила крышку и вернула фляжку Тео.
— Нет. Не в этом дело. Слишком сильные защитные и маскировочные чары наложены. Недаром даже Госпожа его не чувствует. Очень хорошо окопался, паук могильный. Но ничего, я его найду, вычислю. В крайнем случае — спровоцирую и заставлю вылезти из своей берлоги эту тварь. Костьми лягу, но доберусь до негодяя! Извести целый посёлок, а никто ни сном, ни духом!
— Кажется, я знаю, откуда у него такая мощная защита. Это он забрал из разрушенной крепости некоторые фрагменты контура из ритуального зала, который раньше использовался Холлом. Кроме него- больше некому. — поделился Тео результатами своей сегодняшней вылазки.
Стефания весьма витиевато и многоэтажно выругалась и быстро зашагала в сторону их будущего жилища. Тео не оставалось ничего другого, как подобрать сумки и поспешить за девушкой.
— Стеф, давно хочу спросить, почему ты так остро реагируешь, когда тебе целуют руку? Я не о старосте, меня самого от него передёргивало от отвращения. Еле сдерживал эмоции, чтобы себя не выдать.
Стефания остановилась и повернула к Тео своё лицо, сверкая резко потемневшими глазами:
— Всё предельно просто: мой отец, приходя домой, сначала всегда целовал руку матери, а потом сразу же начинал бить… Не важно за что, повод находился всегда…
4.3. Немного о семейных ценностях
Да, родной отец Стефании был домашним тираном. На людях он успешно притворялся любящим отцом семейства, весельчаком и балагуром, а дома превращался в настоящее чудовище. Никто и никогда не догадался бы, что за ширмой счастливого семейства скрывались страх, боль и унижения.
Господин Венстерс был патологически ревнив. Стоило Хильде, его жене, хоть на секунду задержаться возле другого мужчины, случайно поднять на того взгляд или, не дай Боги, сказать хоть слово, и дома её ждали жестокие побои и иные меры «воспитания» бесстыжей, ни на что не годной и неблагодарной жены в виде лишения еды, сна и даже одежды. Сколько раз Стефания наблюдала, как шатающаяся после порции очередных «нравоучений» мать, синяя не то от холода, не то от побоев, а чаще всего от того и другого сразу, босая, одетая лишь в старую драную сорочку, трясущимися от голода руками натирала паркет до зеркального блеска под строгим контролем «любящего» супруга.
Господин Венстерс запрещал одеваться в иные цвета кроме чёрного, носить какие-либо украшения, кроме простого тонкого обручального кольца, делать различные причёски, кроме гладко причесанных волос, убранных в простой низкий пучок, чтобы при этом была прикрыта шея. И упаси Боги и Покровители, если юбка могла оказаться выше щиколотки. Малейшее отступление от его требований считалось, с его точки зрения, признаком крайней распущенности. Жена должна была вызывать интерес только у своего мужа.
Господин Венстерс был перфекционистом до безумия. Всё в доме должно было быть идеально. Тарелки в шкафу должны всегда быть расставлены по ранжиру, полотенца выравнены по одной линии, все вещи расставлены по своим, давно чётко определённым, местам и так далее. Даже минимальное отклонение от установленного порядка воспринимал, как страшную провинность и бил смертным боем и жену, и дочь.
Их жизнь контролировалась «от» и «до». Ежевечерне «рачительный» глава семейства требовал отчёт о потраченных деньгах вплоть до самой мелкой монетки, и практически поминутный доклад о том, как прошёл день и чем они обе занимались. И строго спрашивал, если та или другая тратили драгоценное время на бесполезные, с его точки зрения, глупости. Каждый из возможных маршрутов был выверен до секунды. Например, отправляясь за покупками на рынок, и Стефания, и Хильда всегда чётко знали какое количество времени дозволено потратить на покупку мяса, на сколько можно задержаться у лотка зеленщика и что сбор заказа в бакалейной лавке занимает ровно одиннадцать минут и сорок секунд, не говоря уже о том, за какой период они должны преодолеть путь от дома и обратно при различных погодных условиях. И никакие оправдания, что они задержались на минуту, потому что покупатель перед ними слишком долго выбирал товар или мясник накануне поранил руку, вследствие чего медленнее обычного разделывал тушу, не помогали избежать наказания.
Дома у Венстерсов категорически запрещалось смеяться, петь громко разговаривать. Передвигаться следовало максимально бесшумно и незаметно, иначе у главы семейства начинала болеть голова. Являться же необходимо было по первому зову. И не дай Боги и Покровители откликнуться только на второй, а уж тем более, на третий. За подобное неуважение следовало учить уму-разуму максимально жёстко. Если жена или дочь заболевали, то категорически запрещалось вызывать врача, так как это считалось блажью и лишней тратой денег. К тому же, никто из посторонних не должен был увидеть ни синяков разной степени давности, ни рубцов, ни шрамов, оставленных в момент очередного «поучения уважению». Самым простым и лёгким наказанием за проступок считалось лишение еды. Обычно со всеми хворями Хильда справлялась своими силами, но, когда Стефании было четырнадцать, девушка серьёзно простудилась.
Её лихорадило четвёртые сутки подряд, ничего не помогало. И тогда её мать на свой страх и риск пригласила врача. Когда пришёл господин Кроулер, то было поздно. Уже ничего нельзя было поделать. Болезнь зашла слишком далеко, а у истощённого недельным голоданием тела (из-за разбитой случайно статуэтки) попросту уже не было сил бороться. Стефания то выныривала из забытья, то обратно проваливалась в беспамятство, задыхаясь от удушья. В очередной раз девушка пришла в себя, почувствовав, как ей на лоб опустилась чья-то рука и жар стал уходить. Открыв глаза, она с удивлением увидела сидящую возле своей кровати незнакомую даму в чёрном платье.
— Вот так. Больше тебя не будет мучать болезнь. Вообще никто не будет мучить…
Глаза Стефании расширились до предела, когда до неё дошёл смысл сказанного. Она посмотрела на застывшее пламя свечи, замершие в полёте занавески, поблекшие цвета комнаты.
— Нет! Я не могу! А как же мама? Она же не сможет без меня! Она не выживет!
Смерть чуть наклонила голову набок внимательно разглядывая девушку. Нет, Стефания не знала, что сейчас в соседней комнате её отец жестоко избивает её мать за то, что дочь заболела, за то, что не вылечила дочь сама, за то, что привела врача, за то, что потратила деньги впустую, за то, что их дочь умирает, за то, что пошатнула репутацию главы семейства Венстерс своим глупым поступком, за то, что… Он всё обвинял и бил, бил и обвинял. А Хильда Венстерс, пытаясь в очередной раз подняться с пола, вытирая при это тыльной стороной ладони хлещущую из сломанного носа кровь, дала зарок, что в случае смерти Стефании и сама не сильно надолго задержится на этом свете.
Госпожа Последнего Покоя перевела взгляд на стену. Как забавно всё-таки Главная Прядильщица Судеб иногда относится к своей работе. Иногда она в какой-то момент распускает нить жизни на две, предоставляя возможность людям самим выбирать свой путь. А сама наблюдает за тем, какое решение примет человек и как пойдёт по жизни дальше. Вот такие они, забавы Судьбы.