- А как на это посмотрит Белл? – с шутливым ужасом спросила я.
- А мы от нее это скроем, - ответил Руди с улыбкой, но вдруг помрачнел. – Белл тоже уехала по делам примерно на неделю…
Я хотела спросить, какие дела могут быть у Белл и Басти, которые нигде не работали, но сочла за лучшее промолчать, сообразив, что мой собеседник, видимо, имеет в виду дела охотничьего клуба, в котором все они состояли.
Руди взял мой чемодан; мы вышли с вокзала и уселись в уже знакомую карету. Когда лошади взмыли в воздух, жених моей сестры негромко сказал:
- Нарцисса, прости, что вмешиваюсь не в свое дело, но… Скажи, ты довольна тем, что через некоторое время выйдешь замуж за Басти?
- У меня пока нет оснований сожалеть об этом, - слова моего обычно сдержанного собеседника меня очень удивили. – Или тебе известно о Басти нечто такое, чего я не знаю?
- Нет, - задумчиво ответил Руди, - Басти не лучше и не хуже, чем большинство людей его круга, ведущих подобный образ жизни. Просто я подумал… - он немного помолчал, а потом негромко произнес, четко выговаривая слова: - Может быть, ты предпочтешь выйти замуж за меня, а не за Басти? Все вопросы с ним, Белл и твоими родителями я улажу…
Я задохнулась от изумления:
- Но как же так, Руди? Вы с Белл давно помолвлены и живете вместе…
- Не знаю, любили ли мы друг друга когда-нибудь, - ответил он спокойно, - но наши чувства, даже если они и были, давно прошли. Белл хочет всего и сразу, а мои желания гораздо скромнее. Твоя сестра не создана для семейной жизни – у нее и без того хватает забот. А с тобой мы хотя бы можем поговорить…
Я закусила губу. Жених моей сестры был прав: с ним я чувствовала себя гораздо свободнее, чем с Басти. Но в то же время мысль о браке с Руди вызывала у меня отчаянный протест. Старший из братьев Лестрейндж напоминал мне пасмурный, холодный осенний день. Я, как ни странно, любила и поныне люблю гулять в такую погоду, когда воздух, пахнущий водой и гниющими листьями, приятно холодит лицо. Но особую радость этим прогулкам придает осознание того, что осень не вечна – вслед за ней придет зима, а потом весна и лето… Брак с Руди для меня означал, что осень в моей жизни воцарится навсегда.
- Пожалуйста, прости… - начала я смущенно.
- Я все понял, можешь не продолжать, - ответил он вежливо и грустно, а после недолгого молчания пробормотал: - Хотя это, наверное, и к лучшему…
Остаток дороги до Кэрфри мы не разговаривали, и больше Руди никогда к данной теме не возвращался. Иногда я думаю, как сложилась бы моя жизнь, выйди я замуж за Рудольфа Лестрейнджа – человека, который через несколько лет после нашего разговора в карете возглавил разведку Темного Лорда…
Несколько дней спустя после того, как я приехала из Хогвартса, Басти и Белл вернулись, и все продолжилось по-прежнему.
Меня повсюду сопровождал человек, которого я не любила, но готовилась связать с ним свою жизнь; попрощавшись с ним, вечером я возвращалась в Кэрфри, хотя не считала это место своим домом. Дни складывались в месяцы, а месяцы – в годы…
Темный Лорд понемногу выходил из тени; грядущая война становилась все более и более явственной. Слова «нападение Пожирателей Смерти» стали привычной темой газетных заголовков, но в светских гостиных все еще оставалось по-прежнему.
Я сумела заметить, хотя и не сразу, что связанные с делами клуба поездки Белл и Басти довольно часто совпадают по времени с наиболее дерзкими и жестокими нападениями Пожирателей Смерти на грязнокровок и мракоборцев. Моя сестра и мой жених возвращались домой ленивыми и благодушными, но в то же время, как ни странно, какими-то взвинченными, до странности напоминая друг друга. Мне было тяжело общаться с Белл и Басти в первые дни после их приезда.
Со временем я стала замечать, что примерно так же, как моя сестра и мой жених, иногда выглядят и многие другие люди нашего круга. Некоторые из них, - например, мой кузен Ивэн Розье - были одноклубниками Белл и Басти, другие, наоборот, шумно заявляли, что не хотят заниматься политикой. Но все они, даже те, кто никуда и никогда надолго не уезжал, порой производили на меня странное впечатление – черты их лиц словно бы размазывались, стирались, превращая высокородных волшебников в единое многоголовое и безликое существо. Они одинаково двигались, похоже улыбались и говорили с одними и теми же интонациями. Чем больше проходило времени, тем сильнее все эти люди, знакомые и почти незнакомые, напоминали мне один другого. Про себя я называла их стертыми, хотя своими впечатлениями, как обычно, ни с кем не делилась.
Поначалу мне казалось, что Руди Лестрейндж не похож на своих одноклубников, но, приглядевшись, я поняла, что, в отличие от них, он ни на секунду не позволял себе расслабиться, а внимательно наблюдал за всем, что происходило в гостиных и бальных залах. В те недолгие мгновения, когда жених моей сестры утрачивал над собой контроль, его лицо почти полностью теряло четкость, и он становился еще более стертым, чем все остальные. Видя это, я в очередной раз радовалась, что в свое время отказала Руди, – стертым этот тихий, дружелюбный человек пугал меня даже больше, чем его шумный, агрессивный брат…
Моя странная, призрачная, необязательная жизнь продолжалась четыре года. Руди и Белл по-прежнему не вступали в брак, а я тем более не торопилась связывать свою жизнь с Басти. Роми воспитывала дочь, кузен Сириус еще больше опозорил семью, сбежав из родного дома, а я жила словно в каком-то полусне.
Хотя нападения Пожирателей Смерти на мракоборцев и грязнокровок становились все более дерзкими и жестокими, в начале 1977 года высокородных волшебников гораздо больше разгорающейся войны волновала начавшаяся эпидемия гиппогриппа, из-за которой светские мероприятия пришлось свести к минимуму. Особенно часто заболевали чародеи старше сорока и маленькие дети; для пожилых гиппогрипп нередко оказывался смертелен, а выживавшие после болезни дети порой становились бесплодными. Лекарство от этого недуга изобрели лишь в 1988 году, и мне больно думать, сколько жизней удалось бы спасти, если бы оно было создано раньше…
В самом начале эпидемии Руди и Белл предложили мне поселиться у них. Переезд в Лондон сильно уменьшал для меня опасность заразиться от родителей, которые по причине своего возраста имели больше шансов заболеть, чем я. Но я отказалась покидать поместье. Во-первых, я считала и считаю, что двум смертям не бывать, а одной не миновать, а, во-вторых, на почти безлюдных торфяных болотах, где стоял Кэрфри, на мой взгляд, было гораздо меньше шансов подхватить гиппогрипп, чем в густо населенном Лондоне. Кроме того, переезд к сестре и ее жениху означал постоянное общение с ними и их стертыми друзьями, которые с каждым днем пугали меня все сильнее.
Тем не менее, ни начавшаяся эпидемия, ни смерть от гиппогриппа в феврале 1977 года дяди Альфарда, которого я почти не знала, не слишком повлияли на мое настроение и отношение к жизни. Да и, честно говоря, последняя воля дяди, который все свое немалое личное состояние кузену Сириусу, и без того унаследовавшему Блэквуд, не вызвала у меня к покойному ни малейшей симпатии.
Оглядываясь назад, я понимаю, что из сонного оцепенения меня вывел, как ни странно, месье Аристид. Впервые я услышала о нем в марте 1977 года от мамы – она познакомилась с этим человеком на одном из благотворительных вечеров и всячески расхваливала ум, щедрость и деловую хватку своего нового знакомого.
Через несколько дней мама пригласила месье Аристида к нам на обед. Этот человек оказался намного моложе, чем я ожидала, и гораздо красивее – темные вьющиеся волосы, смуглая кожа, огромные черные глаза, белоснежные зубы, обаятельная улыбка, мягкие, пластичные движения… Мне, однако, месье Аристид сразу не понравился: было что-то неестественное в его подчеркнутой любезности, беззаботности и туманных намеках на родство со знаменитым греческим миллионером Аристотелем Фемистоклесом. Да и взгляды, которые наш новый знакомый бросал на маму, не обращая внимания на присутствие ее мужа, были слишком уж нежными.