Он выглядел настолько мужественно, что захватывало дух, и Би не могла отвести от него глаз. И Остин от нее, как видно, тоже. Он застыл в дверях, пожирая ее взглядом. Волна эстрогена смешалась с уже переполнявшим Би адреналином.
Как же он прекрасен – ее мужчина!
– Мэм, – произнес он наконец низким хрипловатым голосом, – я так понимаю, здесь возникло какое-то недоразумение с трусиками?
«О боже милостивый… – сглотнула Би. – Никогда, похоже, не привыкну, как он произносит это слово».
– Здравствуй, Остин.
Он кивнул в ответ:
– Привет, Беатрис. – Затем, пристально поглядев на нее, спросил: – Так… ты и вправду вернулась?
– Да.
– Почему?
Би заморгала от его скоропалительных вопросов, звучавших не грубо, но достаточно прямолинейно. Остин имел на это право. И ему требовался такой же прямой ответ.
– Потому что я не хочу быть где-то в другом месте.
Он медленно кивнул.
– Что ж… это хорошо.
Би улыбнулась.
– Я кое-что тебе привезла.
Совладав наконец с еще непослушными ногами, она дошла до дивана, где и пряталось в ожидании прихода Остина упомянутое «кое-что». Остин ступил внутрь, закрыл за собой дверь и направился к Би. Когда он был уже на полпути к ней, Би быстро наклонилась, достала из-за дивана квадратную рамку с рисунком размером немногим меньше, чем метр на метр, и водрузила ее на спинку дивана.
Остин резко остановился, изумленно разглядывая пейзаж с угольно-черными очертаниями их дома на ранчо и природой в пастельных тонах в лучах закатного солнца. Би внимательно следила за его лицом.
– Беатрис… – наконец произнес он приглушенным голосом и перевел взгляд на нее. – Это… просто…
По рукам у нее побежали мурашки.
– Если рамка не нравится, то могу поменять. – Она выбрала простой деревянный багет, хорошо перекликающийся с внутренним убранством ранчо. – Или можно вообще оставить без рамы.
Остин подошел ближе, оказавшись уже в шаге от Би, и снова залюбовался картиной.
– Она идеальна, – восхищенно произнес он. – Это именно то, – перевел он взгляд на Би и замер, глядя ей в глаза, – что я и хотел. Мама будет в восторге. Спасибо!
Би просияла. От облегчения и радости у нее едва ли не закружилась голова. Она понимала, что это не может исправить то, что она натворила, и то, как все вдруг оборвала. Но как только она решила для себя вернуться в Криденс, то желание нарисовать ранчо Куперов, о чем Остин просил столько недель назад, сделалось неодолимым.
И как же это было замечательно – не подавлять внутренних порывов, не притворяться, будто просто чиркаешь каракули карандашом или мелками. А целиком отдаваться этому занятию. Ранчо Куперов обрисовалось у нее менее чем за час, она легко его вызвала из памяти. А золотисто-розовые оттенки воскресили в ней тоску по тем тихим воскресным вечерам, когда в кругу семейства Остина они пили чай со льдом.
Шагнув вперед, Остин забрал у нее картину и опустил на сиденье дивана, бережно прислонив к мягкой спинке. Затем, развернувшись к Би, подступил еще чуть ближе, боком прижавшись к дивану сзади. Она тоже повернулась к нему, непроизвольно копируя его позу. В висках тяжело запульсировало от осознания того, что она может просто протянуть руку и его коснуться. Если только он позволит.
– То есть… ты все ж таки художник?
Улыбка на лице у Би померкла.
– Да. Ты оказался прав. Я действительно художник и всегда им была. – Как же чудесно было открыто это признать! Тем более объявить это своему мужчине. – Совсем как моя мать.
– Так твоя мать – художник?
– Была.
Он вопросительно поднял бровь:
– Она что, отошла от дел или?..
– Она умерла, – пояснила Би, закончив за него фразу. – Когда мне было десять лет.
– Ох, Беатрис, извини, – наморщил он лоб. – Мне очень жаль.
В его глазах светилось нежное сочувствие, смягчившее остроту ее эмоций. Би покачала головой.
– Не стоит, – мотнула она головой и тихо добавила: – Это было уже очень давно.
– С ней… – начал он и запнулся. – Она, что…
– Она погибла в автомобильной аварии.
Поморщившись, Остин покачал головой.
– Господи… какой ужас.
– С ней в машине был еще один человек, который тоже погиб. Мужчина, намного моложе ее. Они вместе сбежали за пару недель до трагедии.
– Ясно, – медленно кивнул Остин. – Вот почему ты так опасалась заводить со мной отношения?
– Да. И именно поэтому я большую часть жизни отрицала и подавляла ту часть себя, которая определенно тяготела к искусству. Отец столько боли пережил с моей матерью, что творческое начало… в нашей семье… уже не поощрялось. У них с бабушкой, которая к нам переехала жить, когда не стало мамы, был для меня целый свод правил. Великое множество запретов, нацеленных на перенаправление моих способностей. И мне понятно, почему. Я, сколько себя помню, рисовала, и у меня неплохо получалось. Но они очень любили меня и опасались, что я стану тем самым «яблоком от яблони». Господи… да я сама боялась этим «яблоком» оказаться!