Речь идет, прежде всего, о провале дальневосточного «нового курса», потерпевшего фиаско с окончанием Русско-японской войны, и переносе, точнее, возвращении центра тяжести внешнеполитической активности Российской империи на европейское и ближневосточное направления. В наши задачи не входит освещение всех аспектов дипломатических усилий России на Балканах, тем более что эти сюжеты нашли достаточно широкое отражение в отечественной историографии[444]. Заметим лишь, что возврат к традиционному вектору внешней политики нуждался в подкреплении соответствующей военно-морской «аргументацией», чему, кстати, способствовала и благоприятная внешнеполитическая конъюнктура, обусловленная интенсивным сближением Санкт-Петербурга с Парижем и Лондоном.
Англичане перед лицом «германской угрозы» («the German peril») вынуждены были сосредоточить лучшие силы своего флота в водах метрополии и начать развертывание нового основного района базирования Гранд Флита на северо-восточном побережье Британии (Росайт, Кромарти, Скапа Флоу)[445]. Тем самым Великобритании пришлось ограничить свое традиционное военное присутствие в Средиземном море, хотя необходимость обеспечения бесперебойного мореплавания в этом узле мировых торговых путей не снималась с повестки дня ни Сент-Джеймским кабинетом, ни парламентом[446]. В этих условиях официальный Лондон намеревался восстановить благоприятное для Антанты соотношение сил на этом театре за счет своих союзников — будь то существующих или потенциальных[447]. Поэтому туманный Альбион, вопреки обыкновению, сменил гнев на милость в отношении попыток российской дипломатии добиться пересмотра режима Черноморских проливов и вообще к перспективе возвращения русского флага в Средиземноморье[448]. Как доносил российский посол в Великобритании А. К. Бенкендорф министру иностранных дел С. Д. Сазонову в июне 1912 г., «нас хотят видеть на Средиземном море, котят дать возможность нашему флоту проникнуть туда»[449].
Более того, впервые со времен наполеоновских войн и Наваринского сражения 1827 г. не исключалась вероятность совместных действий российского и великобританского флотов в Восточном Средиземноморье. В этом отношении весьма показательно заключение совещания у начальника МГШ вице-адмирала А. И. Русина с участием представителей МИД, состоявшегося 13 (26) мая 1914 г. для обсуждения перспектив русско-английских морских переговоров и выработки инструкций на сей счет морскому агенту в Лондоне флигель-адъютанту капитану 1 ранга Н. А. Волкову[450]. В ходе контактов с первым морским лордом принцем Л. Баттенбергом представителю российского морведа предписывалось, в числе прочего, рассмотреть возможность совместных «военных мер в Проливах как одной из возможных стратегических операций»[451].
Что же касается французов, то те и вовсе предложили военно-морскую базу Бизерта к услугам российского корабельного соединения речь шла о бригаде броненосных крейсеров Балтийского моря, которую предполагалось сформировать из четырех кораблей типа «Измаил», заложенных в декабре 1912 г. во исполнение «Программы спешного усиления Балтийского флота на 1912–1916 гг.». Соглашение об этом было достигнуто в июне 1914 г. в ходе «обсуждения некоторых стратегических вопросов» начальниками морских генеральных штабов России и Франции[452].
Н. А. Волков
Безусловно, повышению внимания к Российскому флоту способствовало и начало реализации амбициозных кораблестроительных программ, дающих основания надеяться на скорое возрождение морской мощи после катастрофы на Дальнем Востоке и возвращение России в число первоклассных морских держав. Действительно, «малой» и «большой» программами, вотированными к концу 1912 г., предусматривалась постройка восьми линейных кораблей, четырех линейных (по классификации 1907 г. — броненосных[453]) крейсеров и восьми крейсеров, 67 эскадренных миноносцев и 30 подводных лодок[454]. Перспектива столь масштабного усиления военно-морского потенциала империи позволяла поставить на повестку дня вопрос о расширении операционной зоны Российского флота и, в частности, о включении в нее Восточного Средиземноморья.
Сосредоточение здесь крупной корабельной группировки, кроме очевидной функции поддержания международного политического престижа России, диктовалось и резонами оперативно-стратегического свойства. Наличие морских сил в Средиземном море давало возможность в случае войны с Турцией воздействовать на противника с нового стратегического направления, создать благоприятные условия для действий Черноморского флота в направлении Босфора и воспрепятствовать появлению в Черном море флотов потенциальных неприятелей — Австро-Венгрии и Италии. Не следовало сбрасывать со счетов и германскую Средиземноморскую дивизию контр-адмирала В. Сушона («Гебен» и «Бреслау»). В ноябре 1912 г. кайзер Вильгельм II направил эти корабли для участия в международной эскадре, сформированной европейскими державами перед лицом угрозы захвата Константинополя болгарскими войсками[455].
444
445
446
Parliamentary Debates. House of Commons. Ser. IV. Vol. 63. 11 June 1914. L., 1914. Р. 454 — 458.
447
О морской политике Великобритании перед Первой мировой войной см. подробнее:
451
Тест заключения совещания, приложенный к письму С. Д. Сазонова А. К. Бенкендорфу от 15 (28) мая 1914 г., увидел свет в статье:
452
454
РГАВМФ. Ф. 418. Оп. 1. Д. 1945. Л. 30–32; История отечественного судостроения. В 5 т. Т. 3:
455