Несмотря на всё, пальцы Эстель не отпускали одежду Казухи, словно она надеялась, что он захочет ее согреть. Что это все очередной ее кошмар и сейчас она проснется в одной кровати со своим милым ронином, прижимаясь к его груди. Он утыкается носом в ее волосы, а потом тихо шепчет ей доброе утро и привычно нежные хайку о ее красоте, любви к ней или же обо всех своих чувствах. Ещё ни разу до этого он не повторился, ведь это было его строки о ней… Так почему он так резко ее разлюбил?
— Тише… Это просто смерть. — холодный голос Казухи был хуже, чем что-либо ещё, он пускал озноб по ее телу, когда сама Эстель словно утопала в горе из снега и льда. Внутри нее рос айсберг, который угрожал выйти наружу, с каждым мгновением. — Я никогда тебя не любил… Ты была простой игрушкой, а это был красивый спектакль. Ты моя лучшая кукла, милая Эстель. — когда на его красивом лице появилась такая родная ей улыбка, в груди стало больнее, чем от ножа и девушка с последними усилиями протянула руку к его лицу, с болью и отчаянием подарив ему последнюю улыбку.
Пальцы коснулись его кожи, проглаживая очертание лица, словно показывая, что она всегда любила его, нежнее и сильнее всего в этом мире. Это было больно, но погибнуть на руках любимого, хоть и от его же действий, было не так плохо для нее, чем и вовсе остаться без Казухи и мучатся всю свою жизнь.
Ее веки накрыли мутные алые сферы, когда последний вздох покинул ее губы. Несмотря на все Эстель ни о чем не жалела. Она явно была рада погибнуть на его руках, ведь даже если не он, она любила его искренне, всем своим наивным и безотказным девичьим сердцем.
В этот же миг на щеку девушки приземлилась капля, что смешалась с ее слезами, скатываясь по ланите. Казуха плакал. С его гранатовых глаз текли слезы боли и отчаяния, разочарования в самом себе, его жизни и существовании. Его руки дрожали, пока тело застывшее сидело на месте. Он убил последнего человека, которым дорожил. Это его руки были в крови его любимой, несмотря на то — кто это делал. Мгновение, и за его спиной показался человек в белом одеянии, как в Греции, когда лицо было подсвечено светом, скрывая лик. Глаза Казухи прояснились, блики отобразились в них, при новом ударе молнии, пока юноша смотрел на тело его возлюбленной с ножом в груди, который ввел сам. С дрожащими губами он поднял свои руки, глядя, как по ним стекают струйки крови, и взор Казухи пропитался паникой и страхом. Его крик, такой надорванный и разбитый, как муранское стекло прошел по дому, когда он резко обхватил ее плечи, начиная трясти тело с судорожными всхлипами и мольбами:
— Эстель! Пожалуйста, очнись, прошу тебя! — его голос вышел на высокие ноты, словно юноша вот-вот ударится в истерику, но это уже было так. Если бы не темнота, каждый бы видел дикий ужас в его очах, резко потерявших жизнь. — Не надо… Умоляю… Открой свои глаза… Прошу… — с каждым словом его тон терял силу, опускаясь до скулежа дворовой побитой жизнью собаки. Потерянный, маленький щенок. Конечно же, Эстель больше не слышала его, и от этого Казухе было хуже, он понимал, как это было больно, когда он убил ее… Даже если это был не он, но его возлюбленная умерла от его руки.
— Вы странная пара. — голос человека с аурой света был спокоен. Он потрепал Каэдэхару по голове, словно тот и правда, был исполнительным псом, что ж для него это было так. — Я даже позволю упокоиться вам вместе во имя рая. — последние слова, что он проговорил щелкнув пальцами, когда на теле Казухи появилось куча ран, что тут же начали кровоточить, окрашивая одежду в алый, как в ее сне…
Голова Казухи кружилась, но даже так, паника и боль в душе разъедали его тело сильнее травм, ведь он убил ее… Свою единственную любовь, которую клялся сделать самой счастливой, а ведь самураи никогда не нарушают своих слов.
Даже тогда, когда он шел домой, уверенный в том, что Ал обо всем позаботился, Каэдэхара прихватил с собой пару клиновых листов и небольшой особенный подарок, в надежде сказать ей:
«Ты станешь моим кленовым листом?»
Да, это было завуалировано, несколько странно, однако под стать ему и его родине. Эстель явно знала, как он любил смотреть на уже покрасневшие листы клена, она должна была понять его. Чтобы, наконец, стать семьёй, как хотели они.
Если бы он мог Казуха бы уже рыдал в голос, а не безвольными слезами, понимая, что это конец. Хотя он не боялся его, только надеялся, что там, в загробном мире, для их пары будет общее место. Глаза Казухи помутнели сильнее, чем раньше, когда неизвестный упёрся руками в его голову.
— Ты тоже был прекрасной игрушкой, хотя и для другого. — понеслось по комнате, когда тело Каэдэхары упало рядом с недвижимым телом Эстель. — Умрите же вместе, раз любите друг друга. — спокойно донеслось до его ушей, но Казуха ещё был жив. Его руки слепо тянулись к телу рядом, притягивая его с последних сил в свои объятия. Руки Казухи цеплялись за нее, когда голова кружилась, и он ощущал, что падает в пропасть к смерти. В его руках уже не было силы, но даже так он сделал это, нежно поглаживая ее волосы в извинение, как обычно это делал.
— Я люблю тебя… — сказали его губы, когда голоса практически не было. Все было смехотворно для Серафима, то отчаяние на их лицах и как он цеплялся за девушку, а она за него, хоть уже и была мертва, словно два брошенных котенка под ливнем ночью, где ходят одни псы. И, похоже, без ведома их тела растерзали, оставив только пятна крови, от когда-то будущей жизни. — Прости… Я не смог тебя защитить… — последние слова, что Казуха сказал уже мертвой девушке, когда он сам уже был на пределе, полностью разбитый, будто его покарала Баал. Хотя то, что он переживал на последних минутах жизни, было хуже его смерти… Его глаза так и не были закрыты, впиваясь в обличие девушки, пока алая кровь окрасила их одеяния и пол. В мертвой тишине, без света и под звуки дождя, как колыбельная для двух поломанных сердец, сплетённых воедино толстой цепью судьбы.
— Убить ее его руками, разрушив всю картину мира, ты точно ангел? — чей-то голос насмешкой прошел по комнате, вынуждая повернуться.
— Да… Это просто был красивый спектакль, всегда любил ломать пары, которые создал он, даже если он теперь демон. — мужчина подкинул в воздухе сияющую сферу, глядя на ее белоснежный цвет — душа, за которой он пришел изначально. — А ведь она должна была потемнеть… Хотя этот парень… Он тоже был удивительно крепким орешком…