Тишина.
Полная и абсолютная тишина.
Беспокойство стекает по моему позвоночнику, как тающий кубик льда.
— Алексей? — Я слышу, как мой голос меняется с дружелюбного на начальственный.
— Я должен тебе кое-что сказать.
Что-то, чего он не хочет мне говорить, судя по его тону.
У меня в голове крутятся разные варианты. Он в Филадельфии, проходит ординатуру в отделении неотложной помощи. Ординатура, которая, как он убедил меня, окупится — он сможет спасать людей, на что в противном случае не был бы способен, изучая методы, на которые больше никто не знает. Что, черт возьми, могло пойти не так? Больше никто не знает, что он там.
— Итак, расскажи мне.
Алекс вздыхает, звук доносится из телефонной трубки.
— Она все еще живет здесь. И... теперь у нее есть ребенок.
Я сосредотачиваюсь на дыхании, ни на чем другом. Вдох-выдох. Допиваю остатки своего напитка. Местоимение «она» можно было бы применить к миллионам женщин, но я точно знаю, о ком он говорит. Есть только одна она, чье имя не произносится между нами, потому что я давным-давно закрыл эту тему.
— Тебе не следовало возвращаться туда.
Это все, что я могу сказать. Уезжая из Филадельфии, я поклялся, что никогда не оглянусь назад. Никогда не вернусь. Позволив Алексу вернуться, я не нарушил этого обещания, но это открыло возможности — эту возможность, — которые я мог бы предотвратить.
Алекс молчит.
Я борюсь с любопытством и проигрываю.
— Где ты ее видел?
— Она поступила в отделение неотложной помощи в прошлые выходные.
Я думал, что мне давным-давно удалось подавить сентиментальные эмоциональные реакции. Но мое сердце бешено колотится, а кулаки сжимаются.
— Она умерла? — Я выдавливаю из себя вопрос.
— Что? Нет, с ней все в порядке.
Я выдыхаю с облегчением, затем с раздражением.
— Не говори так, будто это не так, черт возьми. И если с ней все в порядке, тогда о чем, черт возьми, мы говорим? Ребенок умер?
— Черт возьми, нет, ребенок не… — Наступает пауза, затем он что-то бормочет по-русски, что я не понимаю. — Ребенка с ней не было. Лайла появилась в отделении неотложной помощи в субботу вечером. Она порезала руку и приехала наложить швы. Я тогда не решил, говорить тебе или нет. Затем она снова пришла сюда этим утром. Как я и думал, у нее были вопросы о тебе. Я постарался их пресечь, но потом она сказала мне, что у нее есть восьмилетний сын. Я нашел ее адрес в бланках, которые она заполнила, и поехал к ней, как только закончил свою смену. Она живет в квартире в Ист-Фоллс. И ребенок... она не лгала. Он... Ну, в этом нет никаких сомнений.
— Нет сомнений насчёт чего? — У меня такое чувство, что мой разум движется не в ту сторону.
— Ему восемь лет, Николай. Никаких сомнений, кто его отец. Ребенок не смог бы быть более похожим на тебя, даже если бы его клонировали. Это гребаное безумие.
Я отец.
У меня есть сын.
У нас с Лайлой Питерсон восьмилетний сын.
То, что мои отец и братья были хладнокровно убиты, а я унаследовал положение, которого не хотел, не было таким уж шокирующим. Жизнь мафиози опасна и непредсказуема. Всегда существует большая вероятность, что кто-то пытается меня убить. Это более примитивная жизнь, почти дарвиновская теория. Выживают только сильнейшие.
Я давным-давно подавил все более мягкие эмоции. Это откровение сотрясает меня. Воспоминания, которые я долгое время не позволял себе вспоминать, проносятся в моей голове. Все с участием брюнетки с застенчивой улыбкой.
Я пытаюсь представить это — ребенок с некоторым сочетанием наших черт. Хотя, исходя из того, что только что сказал Алекс, он больше похож на меня, чем на нее. Моя миниатюрная версия бродила по миру, а я ни хрена не подозревал.
— Лайла ничего не знает, Николай. Ничего. Она думает, что ты просто придурок, который сбежал от нее. Она просто хотела знать, волнует ли тебя, что у тебя есть ребенок...
Я вешаю трубку. Бросаю телефон на пол и швыряю стакан в стену. Он разбивается, разбрызгивая повсюду осколки кристаллов и бурбона.
В дверном проеме появляется тень, прежде чем, пошатываясь, входит блондинка с моей кровати. Я не могу вспомнить ее имя. Есть вероятность, что я и не спросил его.
Она сонно моргает, глядя на мою вздымающуюся грудь и беспорядок на полу.
— Что происходит?
— Убирайся, — рявкаю я.
— Но я...
— Убирайся. Вон.
Блондинка скрывается из виду. Это модель, которую я подцепил во время нашей недавней встречи за ужином. Она понятия не имеет, кто я на самом деле и чем зарабатываю на жизнь, и все же того, что я повысил голос, было достаточно, чтобы она убежала, как испуганная мышь.
Люди, естественно, боятся меня. Их инстинкты говорят им, что я опасен, велят им избегать меня, даже если их разум не находит веской причины для страха.
Лайла никогда не смотрела на меня как на монстра. Тогда мой список грехов был намного короче, но мои руки не были чисты.
Рядом с ней я смягчался. Становился добрее.
Я не хотел ее пугать.
Я хотел притвориться, что у меня есть выбор, что попасть в список ожидания на занятие или не попасть на первую летнюю стажировку было самой большой моей заботой.
Я не предполагал, как трудно будет уйти от этого проблеска нормальности.
От нее.
Оказывается, я ушел даже от большего, чем предполагал.
И теперь я должен решить, что с этим делать.
ГЛАВА 6
НИК
По дороге в Филадельфию я не успеваю ничего сделать, кроме как посмотреть в окно.
Я погружен в свои мысли. В воспоминания. В сожаления.
Дома я никогда не мог позволить себе такого. Да и сейчас я не должен себе этого позволять, учитывая, что в этой поездке у меня еще есть дела, о которых нужно позаботиться.
Но я все равно это делаю. Я часто бываю эгоистом, но это редко бывает в моих собственных интересах. Это ожидаемое поведение, которое я должен выставлять напоказ, как корону, чтобы обозначить свое место в иерархии. Красивые женщины, шикарные машины и дорогое спиртное – все, что от меня ждут, и я потакаю им. Они ни в коем случае не уникальны. Ни одна из них не имеет для меня никакого значения; это не пороки и не вещи, без которого мне было бы трудно жить.
Воспоминания о смехе и глазах Лайлы, которые часто становились таинственными? Они мои — и только мои.
Болезненная снисходительность.
Мазохистское облегчение.
Мне следовало задать Алексу больше вопросов, прежде чем отправляться в эту поездку. Но я не мог этого сделать, не проявив уязвимости. И динамика отношений между мной и им сейчас совсем иная, чем была в колледже.
Тогда я иногда спрашивал совета у Алекса. Теперь моя роль изменилась. Неуверенность — это слабость в моем мире, даже среди самых близких мне людей. Особенно среди них.
Постепенно пейзаж становится знакомым. Ностальгия покалывает мою кожу, раздражая, но успокаивая.
Мы въезжаем в Ист-Фоллс и останавливаемся перед восьмиэтажным жилым домом.