Он произносит эти слова с гораздо большей фамильярностью, чем следует, однако теплота в его тоне неподдельна, и правдивость его слов подавляет всякий протест со стороны Эовин.
— Вы очень добры, милорд, — произносит она.
Он улыбается, и в его улыбке вовсе нет доброты — она острая и хищная, как змея, готовая нанести удар.
— Мне больше нравится, когда вы называете меня по имени, — отвечает он. Его голос мягкий, опасный, и в нём слышится нотка, значение которой Эовин не может разобрать. Он звучит как голод и ощущается как нужда.
Она вздрагивает в ответ — и ей нравится это чувство.
Лёгкая улыбка пляшет в уголках её губ.
— Милорд? — с детской непокорностью и озорным весельем она притворяется, будто не понимает, о чём он.
Грима воспринимает эти слова как вызов, как ещё одни ворота, которые он должен отпереть. Он делает шаг вперёд, заполняя пространство между ними и оказываясь достаточно близко, чтобы коснуться. Внезапно Эовин вспоминает прикосновение рук к своей коже, тепло от касания плоти к плоти и цвета перед глазами. Кажется, теперь она чувствует потребность в его голосе, и отражение этой потребности, посылающее нечто тёплое пульсировать в её крови, настораживает её — и всё же она будет упрямо стоять до конца. Она знает правила ведения боя. Отступить — значит уступить; а она, в конце концов, воин Рохана. Отступить её не заставят.
Его взгляд скользит по её губам, и на мгновение ей кажется, что он вот-вот её поцелует. Но хоть его желание и очевидно, ему удаётся устоять — он лишь протягивает руку к её лицу, заправляет прядь волос за ухо, а затем проводит большим пальцем по её скуле, отстраняясь. Это прикосновение настолько лёгкое, что его можно было бы счесть случайным, если бы не сосредоточенность во взгляде Гримы. Она задыхается под его рукой, её кожа горит в том месте, где его плоть касается её.
— Твои волосы выбились из косы, Эовин, — говорит он. То, что он сознательно называет её по имени, заставляет её напрячься. Он подначивает её, бросает ей вызов: позволит ли она вернуться к фамильярным жестам или откажет ему в этом. — Должно быть, ты захочешь попросить служанку поправить их перед ужином.
Она хочет ответить на вызов, но не может. Её щеку покалывает в том месте, где прикасались его пальцы, а кровь бурлит в ушах.
— Я… Благодарю вас, милорд, — произносит она, отступая назад, впервые уступая ему. — Я немедленно вернусь в свои покои, чтобы поправить их.
Она разворачивается и уходит, её туфли шлёпают по каменному полу, заглушая тихий возражающий вскрик Гримы. Даже если бы она и остановилась послушать, что он скажет дальше, она бы не обернулась. Она боится, как отреагирует сама, если задержится ещё хоть на мгновение.
Прошло очень много времени с тех пор, как к ней прикасались подобным образом.
*
Грима продолжает смотреть на неё, но теперь его задерживающийся взгляд не сопровождается улыбкой. Больше она не смеет бросать ему вызов, опасаясь его реакции; она избегает его, насколько это возможно, опасаясь его рук, опасаясь его голоса, опасаясь того, как кровь ускоряет свой бег и жар закипает под кожей.
Он принимается любым простительным способом дотрагиваться до неё, когда она проходит неподалёку. Однажды он ловит её, обхватывая пальцами её запястье и слегка притягивая к себе, когда она проходит мимо его кресла советника. Большим пальцем он проводит по тому месту, где ощущается её пульс, чувствуя, как тот становится быстрее от его прикосновений.
— Тысяча извинений, миледи, — произносит он, нежно поглаживая косточки её запястья. Эовин подавляет тихий вскрик и проклинает румянец на своих щеках. — Но ваш дядя хочет видеть вас сегодня вечером, когда вы покончите со своими дневными делами. Будьте добры, зайдите к нему…
Эовин высвобождает руку и убирает её за спину, чтобы он не смог дотянуться.
— Благодарю, советник, — отвечает она, сохраняя спокойный тон. — Я буду рада поговорить с ним.
Затем она уходит, едва осмеливаясь пересечься с ним взглядом. Он одновременно пугает и манит её, и смятение только делает её беспокойные мысли ещё тревожнее.
На другой день, когда они проходят по коридору мимо друг друга, он едва ощутимо задевает её, и со стороны кажется, будто это лишь случайность.
— Прошу прощения, леди Эовин, — бормочет он, как обычно склоняясь в слишком глубоком поклоне. — Сегодня я нахожу себя крайне рассеянным.
— Это совершенно очевидно, советник, — огрызается Эовин, её лицо пылает жаром. — Возможно, вам стоит более тщательно следить за тем, куда вы идёте, и меньше думать о политических делах, что отвлекают ваше внимание. Вы не на суде, и дела могут подождать, пока вы не присядете.
В его глазах вспыхивает гнев, и он с силой сжимает челюсти. Почти не раздумывая, он делает шаг к ней и обеими руками прижимает её к стене. Эовин задыхается, жар его тела проникает сквозь её платье.
— Грима!.. — возмущённо вскрикивает она, но её голос срывается.
Было неразумно называть его по имени. В одно мгновение гнев сменяется желанием. Он наклоняется к ней, его лицо оказывается в нескольких дюймах от её лица, и Эовин изо всех сил старается не шевелиться. Дыхание в её горле перехватывает.
Когда он, наконец, начинает говорить, его голос звучит неровно.
— Моя принцесса должна научиться принимать извинения более изящно, — произносит он и, закутанный в чёрный бархат, отступает назад, а затем насмешливо кланяется и устремляется прочь, сжимая свои кулаки.
В том месте, где он мог бы прикоснуться к ней, её кожа горит, крича от необходимости ощутить его руку.
*
Именно Эовин нарушает третье правило, и, вероятно, это происходит случайно. Так она будет утверждать, когда её служанки начнут задавать вопросы и когда её вынудят задавать вопросы самой себе.
Это редкий день, когда вся королевская семья отправилась на рынок Эдораса, чтобы пообщаться с людьми и купить какие-нибудь безделицы. Теоден занят разговором с плотником и его детьми и тепло улыбается маленьким девочкам, собравшимся вокруг его ног. Эомер любуется доспехами в кузнице. Теодред пробует хлеб у красивой девушки, которая его продаёт, и ослепляет её очаровательной улыбкой.
Эовин отвели к швее, чтобы та подобрала ей новые наряды. По мнению служанок, её нынешний гардероб поистрепался.
— Вы слишком небрежно относитесь к своим платьям, миледи, — укоряет одна из них. — Вы должны быть аккуратнее со своей одеждой. Такого количества изодранных подолов и порванных рукавов я еще не видела!..
И вот Эовин, скучающая и раздражённая, стоит посреди лавки швеи, и на ней лишь тонкая сорочка да поджатые губы. Её волосы беспорядочно заплели и уложили наверх, открыв шею, чтобы не мешались.
Ткани поочерёдно проносятся перед ней и прикладываются к её телу. Несмотря на все протесты Эовин, некоторые варианты одобряет её служанка, остальные же Эовин выбирает сама.
Её заворачивают в зелёный бархат, когда она слышит голос Гримы, испуганный и полный отчаяния. Эовин не может разобрать слов, но он о чём-то умоляет, и голос его едва не превращается в скулёж.