Если служанка или швея и слышат, то не предпринимают никаких попыток прийти ему на помощь. Эовин же, почти не задумываясь, отбрасывает бархат и выбегает из лавки, почти нагая, не считая сорочки.
За углом она замечает прижатого к стене Гриму и вора, приставившего нож к его горлу. Кинжал, который Эовин держит привязанным к икре, оказывается в её руке прежде, чем она успевает задуматься хоть на мгновение: ноги сами несут её к оборванцу, а руки прижимают кинжал к его горлу.
— Брось нож, — приказывает она голосом, не терпящим отказа.
Мужчина сглатывает и опускает оружие. Грима прислоняется к стене, бледный как смерть.
Когда нищий наконец разглядывает её, он едва не заходится хохотом. Зарычав, он выхватывает нож и с размаху делает выпад в её сторону, целясь в живот. С тихим вскриком Эовин отпрыгивает назад, и её кинжал царапает шею вора. Этот первый порез недостаточно глубок, чтобы убить; но когда вор пытается ударить её снова, она уворачивается от выпада и вонзает кинжал ему в бок, пронзая кожу сквозь рубашку. От испуга он роняет нож, тут же хватаясь за кровоточащую рану; вместо того, чтобы остаться с ней лицом к лицу, он решает сбежать.
Пальцы Эовин влажные от крови, на её руке расцветает маленький порез, но она почти не замечает боли. Нахмурившись, она поворачивается к Гриме.
— Вы ранены, советник? — спрашивает она, подходя к нему и кладя прохладную ладонь на его щеку. — Он не навредил вам?
Грима не говорит, не думает. Его пальцы обвиваются вокруг её обнаженных рук, притягивают к себе, и он накрывает её рот своим в неистовом, отчаянном поцелуе благодарности.
Порочная кровь с силой бьётся в жилах Эовин. Её первая реакция, животная по своей сути, — ответить, обхватить его руками за шею и с рычанием впиться ему в губы. Он рычит в ответ, ловит её волосы и оттягивает их, обхватывает её рукой за талию, чтобы прижать к себе.
С ужасом Эовин понимает, что они могли бы овладеть друг другом прямо здесь, как дикие кошки, отчаянно совокупляющиеся под открытым небом. Очевидно, та же мысль приходит в голову и Гриме. Его рука опасно перемещается с внешней стороны её бедра на внутреннюю, пальцы сжимают тонкую ткань её сорочки, будто желая сорвать её.
— Эовин, — он прижимается к её губам, едва прервав поцелуй. — Моя воительница, моя леди…
Упоминание титула тут же выводит её из всякого состояния дикости. Задыхаясь, она отрывается от его рта и выпутывается из его рук. Её губы покрыты следами от его поцелуев, а прикосновения его пальцев на бедре горят, как ожоги.
Мгновение они настороженно глядят друг на друга: Грима по-прежнему прижат к стене, Эовин напряжена и готова нанести удар. Но затем Грима отступает от своей опоры и как ни в чём не бывало отряхивает одежду.
— Что ж, моя принцесса, — говорит он, через силу растягивая губы в тонкой улыбке. — Похоже, вы спасли мне жизнь, хоть это и могло вам дорого стоить. Я безмерно благодарен вам.
Он расстёгивает свой тяжелый плащ, и на мгновение Эовин кажется, будто он собирается продолжить начатое, но он всего лишь снимает его и протягивает ей.
— Нам не следует бродить по улице, когда вы почти обнажены, миледи, — произносит он.
Внезапно Эовин вспоминает, что раздета. Покраснев, она берёт плащ и прикасается к его пальцам — намеренно? В этот момент она и сама не понимает. Её кровь закипает, а рот ноет. Поцелуешь меня снова?
— Спасибо, Грима, — благодарит она, с некоторым усилием принимая плащ. Она опускает голову, чтобы скрыть румянец, но Грима всё равно замечает его и жарким взглядом пробегается по линии её скулы.
Он предлагает ей руку, притягивает её к себе и нежно приобнимает за талию. Этот жест неуместен и интимен, но прежде, чем она успевает запротестовать, он тащит её обратно в лавку, где её с разинутыми ртами ждут служанка и швея.
Служанка вырывает её из рук Гримы, как будто он намеревается убить её, и смотрит на него с вызовом.
— Вон, — велит она, сердито указывая на дверь. — Быть может, леди и забылась, но вы-то, милорд, должны понимать.
Его светлые, разные по размеру глаза опасно и холодно сужаются.
— И что же именно я должен понимать? — спрашивает он. — Быть может, мне следовало оставить плащ при себе и позволить Эовин вернуться сюда нагой и без охраны? Быть может, так тебя устроило бы больше?
Служанка вздрагивает, рот её то раскрывается, то захлопывается, как у рыбы, но она не отвечает. Эовин, закусив губу, сильнее заворачивается в плащ. Одно лишь ощущение его на теле кричит о роскоши и власти; он гладит её по коже, как гладили бы его руки, почти полностью поглощая её. Всё в нем, думает Эовин, пропитано колдовством — колдовством, которое, похоже, действует даже на неё.
Возможно, на неё в особенности.
Служанка, очевидно, не может подобрать слов, чтобы ответить.
— Так я и думал, — говорит Грима, резким движением головы давая понять, что их разговор окончен. Его взгляд, голодный и жаждущий, вновь обращается к Эовин.
— Я вновь благодарю вас, миледи, за мою жизнь, — говорит он ей, кланяясь с искренностью, совершенно чуждой его натуре. — Я у вас в долгу.
Эовин поднимает глаза и отвечает, не успевая толком понять, что именно говорит.
— Как мне повезло, что такой человек, как вы, остался у меня в долгу. Вы можете многое сделать в уплату. Я этого не забуду.
Он смотрит ей в глаза, улыбается, и в его улыбке нет ничего скромного или целомудренного.
— Как и я, милая леди.
*
Когда Эовин возвращается в Эдорас с заказанными платьями и другими приобретениями, всё её оружие пропало.
Слухи, как известно, распространяются быстро; теперь все знают о безумной попытке Эовин спасти заблудившегося советника из рук норовистого вора. Как и подобает слухам, история разрасталась подробностями по мере того, как её рассказывали и пересказывали по новой, так что теперь она уже ни в коей мере не соответствует действительности. И слуги, и солдаты, и ремесленники болтают, что Змееуст подстроил всё это как предлог, чтобы расположить к себе Эовин; что на Эовин не было ни единой ниточки во время нападения; что вор не хотел причинить ей никакого вреда. Что никакого вора и вовсе не было — только Эовин, Грима и пустой переулок, и вернулась она, закутанная в его плащ, а её ноги и босые ступни, точно преступники, выглядывали из-под чёрного бархата.
Выводы, похоже, уже сделаны.
Королю Теодену эти выводы не нравятся — как и Теодреду с Эомером. И хоть они и утверждают, что не верят в эти лживые домыслы, Эовин всё равно наказывают.
После оглашения приговора Эовин подвергается последнему унижению: отныне за ней постоянно следует небольшая свита из нянек, служанок и придворных дам, и все они бдят, готовые в дальнейшем предотвратить любой её неверный шаг. Её сделают иконой целомудрия, бастионом благопристойности — красивой безделушкой, на которой будет написано предупреждение: «Смотри, но не смей прикасаться».