— Понимаю. Ты напрасно беспокоишься, ведь ты же сам узнал от кого-то другого… видишь?
Бумпэй улыбнулся с загадочным видом; чем более многозначительной была его улыбка, тем большее нетерпение обуревало директора.
Директор подставил Бумпэю ухо, и тот что-то ему шепнул. Директор сразу же изменился в лице, но не успел ничего сказать, так как раздался стук в дверь. Бумпэй быстро отскочил от директора и встал у окна. Дверь отворилась, и на пороге появился Усимацу. Не зная, входить ему или нет, он переминался с ноги на ногу. А тревожный взгляд его как будто говорил: «О чём они сейчас говорили, эти двое?»
— Господин директор! — заговорил он спокойным тоном, — что, если бы сегодня мы начали уроки попозже?
— А разве ученики ещё не собрались? — Директор посмотрел на свои карманные часы.
— Пока нет, что-то запаздывают. Ведь сегодня такой снег…
— Но уже пора. Соберутся или не соберутся, порядок — прежде всего. Пожалуйста, вели служителю давать звонок.
Такого размагниченного состояния, как в это утро, Усимацу никогда прежде не испытывал. Утром он одевался как в полусне. И потом, когда, захватив коробку с завтраком, вручённую ему женой настоятеля, он снова после долгого перерыва шёл по засыпанной снегом дороге в школу, и когда выслушивал соболезнования коллег, и когда, окружённый учениками своего класса, отвечал на их расспросы, — это полусонное состояние его не покидало. И даже во время занятий он то и дело терял интерес к происходящему у него на глазах и автоматически объяснял новый материал или отвечал на вопросы учеников. Как раз в этот день он был дежурным во время перемен. Каждый раз, когда раздавался звонок, возвещавший конец урока, девочки и мальчики со всех сторон обступали Усимацу и наперебой пытались завладеть его вниманием. Однако о чём они его спрашивали и что он им отвечал, Усимацу совершенно не помнил. Как во сне, бродил он по коридору, глядя на резвящихся ребят.
Он помнил, что к нему подошёл Гинноскэ и сказал:
— Сэгава-кун, что-то ты плохо выглядишь.
Никакие другие разговоры у него не сохранились в памяти.
Он не мог забыть только одно: что захватил с собой из дома вещь, предназначавшуюся Сёго. Во время большой перемены ученики и старшего и младшего отделений носились по коридорам, а кое-кто даже выбежал на спортивную площадку и играл в снежки. В аудитории четвёртого класса как раз никого не было, и Усимацу пошёл туда с Сёго; достав из кармана пакетик, завёрнутый в газету, он сказал:
— Я привёз тебе маленький подарок. Это записная книжка. Развернёшь и посмотришь дома. Хорошо? В школе не разворачивай… это тебе.
Усимацу думал, что он увидит на лице мальчика удивление и радость. Но, вопреки его ожиданиям, Сёго смотрел округлившимися глазами то на Усимацу, то на завёрнутый в газету пакет и не брал подарка. На лице его было написано недоумение: почему ему дарят такую вещь? Ужасно странно!
— Нет, спасибо, мне не нужно, — повторил он несколько раз, отказываясь взять подарок.
— Как же так? — не сводя глаз с Сёго, Усимацу сказал: — Раз тебе дарят, надо брать.
— Спасибо! — снова отказался Сёго.
— Слушай, это нехорошо. Ведь я привёз это специально для тебя.
— Мама будет браниться.
— Мама? Ну, как можно! Я тебе делаю подарок, а она будет браниться… Я дружен с твоим отцом, да и сестре твоей обязан, мне давно уже хотелось подарить тебе что-нибудь. Послушай, это хорошая записная книжка, с европейским алфавитом, линованная. Не отказывайся, возьми её… будешь записывать сюда свои сочинения и всё, что тебе только захочется.
С этими словами он сунул пакетик Сёго. Заслышав чьи-то шаги, Усимацу поспешно вышел из класса.
В конце коридора, у лестницы, ведущей на второй этаж, ученики бывали редко. В то время, как Усимацу наблюдал за порядком, в этом тихом уголке коридора уединились директор и Бумпэй; прислонившись к стене, они разговаривали.
— От кого же ты слышал про Сэгаву-куна? — допытывался директор.
— Просто невероятно, от кого, — засмеялся Бумпэй, — поистине удивительно…
— Не могу догадаться…
— Этот человек меня предупредил: поскольку речь идёт о чести, он просит никому не называть его имени. А я думаю, человек, который может стать депутатом, не будет бросать слова на ветер.
— Депутатом?
— Да, да.
— Неужели тот самый кандидат, который на днях прибыл с молодой женой?
— Он самый.
— В таком случае, он, вероятно, слышал всё это где-нибудь во время поездки по своему округу. Да, из дурного никогда ничего хорошего не выйдет, рано или поздно всё откроется. — Директор вздохнул. — Но я поражён! Мне и во сне не могло присниться, что Сэгава-кун — «этa»!
— Я тоже никак не ожидал.
— Посмотри на его наружность. Кожа, сложение — ничто не выдаёт низкого происхождения, не правда ли?
— Этим-то он всех и ввёл в заблуждение.
— И всё же я не понимаю! Глядя на него, никогда не подумаешь.
— Ничто так не обманчиво, как наружность. Ну, а его характер?
— Да и по характеру этого о нём не скажешь.
— А разве вы сами, господин директор, не находили странным его поведение, его разговоры? Присмотритесь внимательней к этому Сэгаве Усимацу и вы заметите, какой у него подозрительный взгляд.
— Подозрительность — ещё не доказательство, что он «этa».
— А вот послушайте. Сэгава-кун раньше жил в пансионе на улице Такадзё. Из этого пансиона выгнали одного богатого «этa»… И вот Сэгава-кун вдруг сразу же переезжает в Рэнгэдзи. Разве это не странно?
— Да, странновато.
— А его отношения с Иноко Рэнтаро? Разве помимо этого болезненного мыслителя мало писателей, которыми можно было бы увлечься? Сколько шума поднимает он вокруг всего, что пишет этот «этa». Он слишком пристрастен к нему, это вовсе не похоже на обычный читательский интерес.
— Это верно.
— Я ещё не говорил господину директору: недалеко от Коморо, в городке Йора, живёт мой дядя. На окраине этого городка есть речка Дзяхори, а за нею посёлок «этa». Так вот, по словам дяди, у всех жителей этого посёлка одинаковая фамилия: Сэгава.
— Неужели?
— Однако до сих пор жителей этого посёлка не зовут по фамилии. Ведь они всего-навсего «этa», так их и кличут просто по имени. Вероятно, до Мэйдзи у них вовсе не было фамилий. А когда они получили гражданские права, они всей деревней стали зваться Сэгава.
— Постой, Сэгава-кун не из Коморо. Он из Нэцу в Тиисагате.
— Это ничего не значит. Как ни верти, фамилия Сэгава и Такахаси очень распространены среди этой братии. Это я узнал от дяди.
— Теперь и я кое-что припоминаю. Однако послушай, если всё действительно так, как ты говоришь, как же могло случиться, что до сих пор это никак не обнаружилось? Наверняка бы уже давным-давно дознались. Ещё в семинарии.
— Возможно, но на то он и есть Сэгава-кун. Так долго морочить людей может только очень ловкий человек.
Директор вздохнул:
— А я-то ничего не знал! Правда, мне его поведение всегда казалось странным. Ведь не будет же человек просто так, без всякого повода, ходить постоянно погруженный в какие-то свои мысли.
Прозвучал звонок. Собеседники направились в другой конец коридора. Закончилась большая перемена, мальчики и девочки, стуча сандалиями, разбегались по своим классам. Усимацу шёл в окружении толпы учеников, то и дело оглядываясь назад.
— Кацуно-кун, — сказал директор, провожая Усимацу взглядом. — Да ты, кажется, прав. Попытаемся ещё что-нибудь разузнать о его тайне.
— Только прошу вас, господин директор, — с особым ударением сказал Бумпэй, — ни в коем случае не говорите никому, что эти сведения исходят от кандидата в парламент. Иначе я окажусь в очень неловком положении.
— Разумеется.
В тот день последним уроком был урок пения. Учитель пения принял от Усимацу его учеников и повёл их шеренгами в свой класс. У Усимацу был час свободного времени. Вспомнив вчерашнее упоминание Гинноскэ о заметке в газете, касающейся Рэнтаро, он поспешил в приёмную, где всегда можно было почитать свежие газеты. Войдя в приёмную, он увидел на столе ещё не подшитые, разрозненные листы позавчерашнего номера «Синано майнити» и без труда отыскал в конце второй страницы заметку о Рэнтаро. Сердце его забилось от волнения.