Звонок раздался очень скоро. Стуча сандалиями, ученики врассыпную побежали в гимнастический зал. Преподаватели собирали свои группы. Раздался сигнальный свисток. И учащиеся, ведомые своими учителями, стали в определённом порядке расходиться по классам. Ученики старшего, четвёртого, класса, идя в ногу с Усимацу, зашагали по длинному коридору.
В приёмной, сидя друг против друга, поджидали членов городского управления директор и уездный инспектор. Они условились собраться здесь, чтобы посоветоваться относительно Усимацу. Инспектор пришёл раньше условленного срока.
Директор представил дело так, будто вовсе не по злобе хочет удалить из школы чуждый элемент. Он сам может уже считаться педагогом старой школы, а такие, как Гинноскэ и Усимацу, — люди нового поколения. Ему хотелось бы думать, что пока продолжается его время, но на деле всё на свете изменилось. Если он чего-нибудь и боится, то только нового века. Да, он не хочет стариться, не хочет дряхлеть, он хочет снимать шляпу перед мальчишками. Поэтому он и стремится удалить молодых, передовых учителей.
И не только это. Усимацу и Гинноскэ не идут навстречу его желаниям, как это делает хотя бы Бумпэй. На учительском совете каждый раз возникают столкновения. Они во всём помеха. Эти желторотые птенцы пользуются большей привязанностью учеников, чем сам директор, уже одно это может вызвать досаду. Он удаляет их вовсе не по злобе, а ради сохранения единства в школе. Так директор заботился о самозащите.
— Вероятно, члены городского управления сейчас придут, — сказал инспектор, взглянув на часы. — Кстати, по-видимому, и с Сэгавой-куном кое-что получается.
Это «кое-что» заставило директора улыбнуться.
— Нужно только, — продолжал инспектор, — чтобы это исходило не от нас. Пусть об этом заговорят городские власти.
— Именно. Я тоже так думаю, — согласился директор.
— Подумай: Сэгава-кун уйдёт, Цутия-кун уйдёт… тогда ты тут полный хозяин! На место Сэгавы-куна можно назначить моего племянника, а на другую вакансию я пришлю тебе ещё одного подходящего человека. Вот так и укрепим наши позиции, не так ли? Если всё пойдёт, как мы думаем, твоё положение упрочится надолго. Да и я недаром похлопотал.
Вошёл служитель. За ним появились трое членов городского управления.
— Прошу! — вежливо приветствовал их директор, поднимаясь им навстречу.
— Запоздали, извините! — оживлённо заговорил член городского управления в очках с золотой оправой. — Слыхали историю с Такаянаги… Сразу же изменилась вся обстановка выборов.
В тот день в школу прибыли из Нагано двадцать слушателей учительской семинарии, чтобы ознакомиться с учебной работой. Усимацу вошёл в свой класс.
Только что кончился урок морали[42] и начался второй урок, арифметики: ученики сосредоточенно решали задачи. Когда, открыв дверь, в класс вошли практиканты, ученики на минуту отвлеклись от задачек, но скоро снова уткнулись в тетради. Слышался только скрип грифеля по доске. Усимацу расхаживал между партами и с грустной думой о скорой разлуке следил за учениками. Время от времени он бросал взгляд на практикантов: в форменных костюмах они выстроились вдоль стены и свысока наблюдали за ходом занятия. Перед мысленным взором Усимацу замелькали счастливые дни его учения в семинарии. Вспомнилось, как в то время он сам, вместе с однокурсниками, под руководством преподавателей, ходил по школам, как они повсюду мучили учителей своей придирчивой, хотя и беззлобной критикой. И Усимацу когда-то тоже носил такую же форму, как эти практиканты.
— Решили? Кто решил, поднимите, пожалуйста, руку.
В ответ на вопрос Усимацу все дружно подняли руки — от старосты класса в последнем ряду до ученика, считавшегося почти безнадёжным. Даже Сёго, не слишком способный к арифметике, и тот храбро поднял руку.
— Кадзама-сан! — вызвал его Усимацу.
Сёго сейчас же встал с места и подошёл к доске. Лучи зимнего солнца, проникая в окно, как-то грустно освещали так хорошо знакомый Усимацу класс. Всё, что обычно не вызывало в нём никаких чувств, от высокого потолка до белых стен, представилось теперь ему в новом свете. Он смотрел сзади на Сёго, который, стоя у доски, старательно выводил цифры. Что за цветущий милый подросток! В хаори, с подобранными к плечам узкими рукавами,[43] слегка наклонив голову набок и приподняв левое плечо, он каждый раз старался писать цифру повыше и, напрягаясь всем телом, тянулся рукой к самому верху доски. Сёго был прилежный ученик, и в рисовании, в чистописании, в сочинениях он шёл хорошо, но по природоведению и арифметике он всегда отставал и занимал то пятнадцатое, то шестнадцатое место. Удивительно, в этот день он справился с задачей прекрасно.
— У кого такой же самый ответ, поднимите, пожалуйста, руки!
Ученики последнего ряда все до одного подняли руки. Сёго, слегка покраснев, вернулся на своё место. Практиканты обменялись добродушными улыбками.
Вызывая к доске, задавая вопросы и объясняя, Усимацу провёл урок арифметики. В этот день ученики вели себя удивительно чинно: с самого первого урока, когда и практикантов ещё не было, никто не шалил. Начиная с учеников, которые, как правило, всегда любили подремать, и кончая «техниками», которые обычно потихоньку устраивали под столом беспроволочный телефон, все вели себя вполне пристойно. Усимацу смотрел на учеников, и мысль о том, что сегодня он находится здесь в последний раз, не оставляла его ни на минуту. И поэтому он вёл урок с особым подъёмом.
— Разумеется, Итимура-сан пройдёт на выборах! — самоуверенно говорил в приёмной седой член городского управления. — Общественное мнение — это страшная вещь! Теперь, когда с Такаянаги дело приняло такой оборот, никто его и знать не захочет. Даже те, кого он сумел кое-как обработать, — и те сейчас будут на стороне Итимуры.
— И всё благодаря смерти этого Иноко… Итимура-сан должен быть ему благодарен, — с ударением произнёс член городского управления в очках с золотой оправой.
— Выходит, и с «синхэйминами» шутки плохи, — засмеялся уездный инспектор, выпятив грудь.
— Конечно, — подхватил седой член управления. — Решиться на такой поступок не так-то просто. Но такой человек, как Иноко, личность особая.
— Совершенно верно… Тот не то, что этот, — сказал член управления с оспинами на лице, по-видимому, из купцов, и все усмехнулись. По одному его выражению: «тот не то, что этот», — все прекрасно поняли, что он имел в виду.
— Сейчас посоветуемся относительно «этого», о котором вы сейчас упомянули, — сказал член управления в очках с золотой оправой, покуривая папиросу. — Мы хотим просить господина инспектора, пока в городе не поднялось слишком много разговоров, помочь нам перевести его куда-нибудь или предложить оставить службу. Мы просили бы вас это обдумать.
— Да… — Инспектор приложил руку ко лбу.
— Право, жалко Сэгаву-сэнсэя, но другого выхода нет, — вздохнул седой член управления.
— Как вы знаете, при наших нравах таких вещей не терпят. Представьте себе, что до отцов и братьев учеников дойдёт такой слух об учителе, — они тут же заявят, что забирают своих детей из школы. Это ясно. Уже теперь кое-кто из членов городского управления выражает недовольство. Мне уже пришлось слышать, что члены управления, ведающие народным образованием, не соответствуют своему назначению.
— Мы первые почувствовали себя неважно, когда услышали об этом, — вставил рябой член управления.
— Да, для школы это в высшей степени досадная история, — снова заговорил директор. — Вы, наверно, слыхали, что Сэгава-кун прекрасно работал… я всецело полагался на него, он был моей правой рукой. У него есть педагогические способности, человек он добросовестный, к тому же ученики относятся к нему прекрасно… Среди учительской молодёжи не много найдётся таких, как он. Лишиться такого человека из-за того, что у него низкое происхождение… нет, это не годится… Я просил бы вас, господа, помочь нам и, если возможно, оставить его в школе.
— Да, — перебил директора член управления в очках с золотой оправой. — Вы правы. Теперь, когда мы знаем мнение господина директора, нам должно быть стыдно за то, что мы пришли сюда для такого разговора. В самом деле, с точки зрения науки нет сословных различий. Так-то оно так, но надо же считаться со здешними предрассудками. Ещё редки люди с такими прекрасными взглядами…
42
43