Дэнди был талантлив, очень умен, был лицом нашей группы странных любителей учиться, но, в отличие от почти всех остальных наших, ладил с баскетбольной командой, общественными деятелями и даже с копами. Был привлекателен и мог с легкостью общаться с девушками. Он был одним из нас, любил читать, и у него был талант к писательству, мало того, он разбирался в естественных науках, математике и тому подобном, как всесторонне развитый старшеклассник эпохи Возрождения. Так что мы все думали, что именно он станет знаменитым и богатым, и у него будут самые красивые девушки. (Помните, я был тем, кто должен был оказаться в канаве или в тюрьме). И вскоре после того, как мы все закончили среднюю школу, Дэнди написал рассказ, который приняли к публикации в одном из самых престижных журналов того времени, он получил полную стипендию в университете атомной энергетики, был принят в одно из лучших студенческих обществ.
Но книга так и не была опубликована, его выгнали из университета — слишком много пил. Он стал писать тексты для какого-то каталога «товары почтой», провел в скитаниях около десяти лет, и последнее что я о нем слышал, — он кое-как устроился и живет не очень плохо. Сейчас ему уже под семьдесят. А ведь у него был огромный потенциал, он мог многого достичь, но это так и не случилось. А почему? — Он все тянул резину, откладывал на потом то, что должен был сделать сегодня. Все надо делать своевременно.
Об этом и предлагаемый к прочтению рассказа… довольно глупый, по общему мнению. Я написал его в начале своей карьеры.
— Дождик, дождик, уходи, завтра, завтра приходи…
«Порой мне кажется, что хочется быть уткой», — думал Хуберт Краузе.
Он стоял у стола, глядя в окно на воду, которую темные небеса начали проливать на землю, и его мысли неслись потому же кругу, который был проделан ими много лет назад.
— Дожди, дождик, перестань, я поеду… — запел он вполголоса.
— Краузе! Отойдите от окна и займитесь анализом сводок погоды, иначе я отправлю вас прогуляться на улицу, чтобы не любовались понапрасну!
Голосу были присущи все атрибуты наждачной бумаги, и он царапнул по чувствам Хуберта ничуть не хуже, чем настоящий наждак. Хуберт невольно вздохнул и повернулся. Мистер Бейген стоял, багровый и раздраженный, обрамленный массивным косяком двери из орехового дерева, ведущей в его кабинет.
— Я только взглянул на дождь, сэр. Как видите, мои прогнозы оказались верными. Начался период затяжных дождей… — начал Хуберт.
— Чепуха! — проревел мистер Бейген. — Чушь, и ничего больше! Я не раз говорил вам, Краузе, оставьте предсказания тем, кто получает деньги за такую работу, заботьтесь о своих бумажках, а умственной деятельностью пусть занимаются люди, располагающие оборудованием. Затяжные дожди, надо же! Все поступившие ко мне бумаги говорят о ясной погоде. И давайте, чтобы я в последний раз видел, что в рабочее время вы занимаетесь чем-то еще, кроме своих непосредственных обязанностей, Краузе. А рабочее время — с восьми тридцати до пяти, шесть дней в неделю!
Быстро окинув взглядом помещение, заставив всех служащих окаменеть или зайтись мелкой дрожью, Бейген скрылся в своем кабинете. Дверь громко захлопнулась за ним.
Хуберту показалось, что он уловил часть предложения, прозвучавшего до того, как дверь закрылась окончательно. Ему показалось, что он разобрал слово «идиот», но он не был в этом уверен.
Хуберту не понравился тон, каким мистер Бейген заявил, что в последний раз желает видеть его где-либо, кроме рабочего места. Это прозвучало скорее как последнее предупреждение, а не обычное требование.
Размеренный шум дождя за окном позади него заставил Хуберта раздраженно пожевать губами. Даже если его работа состояла только в том, чтобы сверять прогнозы погоды, поступающие из отделов на верхних этажах, с сообщениями, принимаемыми девицами по телетайпу, он проработал в этом бюро достаточно долго, чтобы самому научиться прекрасно предсказывать погоду.
Даже если мистер Бейген был крупнейшей величиной в сфере оптовой торговли сельскохозяйственными продуктами, а Хуберт одним из самых незаметных звеньев в производственной цепочке, объединявшей много сотен людей, Бейген все же не имел права так орать на него.
Хуберта этот вопрос беспокоил добрых три минуты, пока он не заметил, что груда документов увеличилась — пришли очередные сообщения, полученные по телетайпу из Гловерсвилля, Лос-Анджелеса и Топахи. Он принялся лихорадочно наверстывать упущенное. Порой ему казалось, что это вряд ли когда-нибудь удастся.