Он сомневался. И ему было страшно. У него в руках оказалась могущественнейшая сила — и он вдруг почувствовал себя не бродягой и изгоем, а человеком, способным по своему желанию уничтожить целую планетную систему.
Еще не уверенный в том, что действительно способен это проделать, Гундерсон оценивал саму возможность — и она его страшила. Ноги сделались ватными, а кровь застыла в жилах. Растерянный, он неожиданно для себя оказался погружен в самую густую тьму, какую когда-либо знал. И пути наружу не было.
Тогда Гундерсон заговорил сам с собой — и слова эти даже для него самого звучали глупо, — но он все равно продолжал говорить, понимая, что уже слишком давно избегал этого разговора:
— Могу я это сделать? Должен ли? Я так мучительно долго ждал, чтобы обрести свое место в этой жизни, — и вот теперь мне говорят, что я это место нашел. Но мое ли это место? Разве этого я искал? Ради этого жил? Да, я могу стать ценнейшим орудием войны. Могу стать человеком, к которому будут обращаться для выполнения заданий. Но какого рода заданий?
Следует ли мне это сделать? Действительно ли для меня важнее обрести покой — хотя бы такой покой — и разрушать все и вся, чем продолжить свою маету и остаться бездомным бродягой?
Альф Гундерсон вглядывался в ночь — в смутные цветовые переливы, что уже начали появляться по краям его видения, — и в голове у него прокатывались волны мыслей. За последние несколько дней он многое о себе узнал. В нем обнаружились многие таланты и идеалы, о которых он раньше и не подозревал.
Гундерсон обнаружил в себе твердый характер и понял, что вовсе он не безнадежно-придурковатый недотепа, обреченный сгинуть без всякого толку. Он понял, что у него есть будущее.
Надо только принять верное решение.
Но какое оно — верное решение?
— Омало! Выброс у Омало!
Громовой голос ревел в проходах, врывался в коридоры, заполняя весь громадный корпус корабля, — выплескивался из динамиков, оглушая спящих у сигнализаторов людей.
Корабль продирался, продирался, продирался сквозь лабиринт немыслимых красок, выскальзывал, выскальзывал неведомо откуда — и, наконец, подрагивая, выскочил. Вот оно. Солнце дельгартов. Омало. Огромное. И золотое. А планеты вокруг него — будто валуны у берега моря. Морем этим был космос — и оттуда прибыл гиперпространственный корабль. Неся смерть в своем трюме, смерть в своих трубах — и смерть, ничего, кроме смерти, была в намерениях его пассажиров.
Мудрила и Бластер сопровождали Альфа Гундерсона к капитанскому мостику. Держались позади, позволяя ему подойти к огромному кварцевому окну. К тому самому окну, у которого Пиротик провел столько часов, напряженно вглядываясь в гиперпространство. Позволили ему там стоять — а сами держались позади, прекрасно понимая, что он им неподвластен. Как бы крепко ни держали они его за руки, как бы ожесточенно ни концентрировали на нем свои мысли, на него это не действовало. Он был чем-то совершенно новым. Не просто Пиротик, не просто псиоид с заблокированным разумом — а нечто принципиально новое.
Даже не один из многочисленных смешанных псиоидных типов, что владели, но недостаточно квалифицировано, сразу несколькими видами пси-энергии. Нечто новое — и абсолютно недоступное пониманию стражей. Псиоид-плюс — где плюс мог означать все что угодно.
Гундерсон неторопливо двинулся вперед — его густая тень корчилась перед ним, скользя сперва по опоре, затем по подоконнику — и наконец по самому кварцу. То был он сам, Альф Гундерсон, наложенный на всю необъятность космоса.
А человек Альф Гундерсон тем временем напряженно вглядывался в простиравшуюся снаружи ночь, рассматривая ярко пылавшее в ночи солнце. Но куда более буйный огонь пылал в самом Пиротике.
Итак, он обладает силой, которую не способен даже приблизительно оценить. И если он позволит так распорядиться ею один раз, то потом она будет применяться с той же целью снова и снова — без конца.
Какой же тут выход?
— Ваш долг, Гундерсон, сжечь это солнце, — Мудрила, этот с прилизанной прической телепат, попытался было придать своему голосу внушительный, командный тон — но потерпел позорный провал. Да, они бессильны перед этим человеком. Можно, конечно, его расстрелять — но что толку?
— Так что же вы намерены делать, Гундерсон? Что у вас на уме? — присоединился Бластер. — КосмоКом требует, чтобы Омало было сожжено. Собираетесь ли вы это сделать — или мы должны доложить о вас как о предателе? Ведь вы понимаете, что с вами будет по возвращении на Землю? Понимаете, Гундерсон? Понимаете?