Он облизал губы, с мольбой глядя на женщину.
Та улыбнулась, покачав головой, и что-то сказав – тоже на английском. Но губы снова смазала.
– Она говорит, вам ещё рано пить – поэтому терпите так! – прокомментировал опять возникший сбоку Лайм, – А вообще-то, вы – в сорочке родились! Ещё пару сантиметров левее – и!.. Ну, не буду вас пугать. Говорю же – всё худшее уже позади!
Неплохо. Стало быть, это ему сейчас – «хорошо». Как же было, когда было «плохо»?!..
– Ле… Ле-на? – смог наконец выдохнуть Леонид.
– А-а, Лена? В порядке ваша Лена. Вот у кого нервы стальные! Это она оттащила вас за будку КПП, пока остальные хоть что-то сообразили!.. И это – с одной-то рукой!.. А всего в вас стреляли пять раз. Попали – два.
Ну… Скажем так – пуля, попавшая в… э-э… ягодицу – для здоровья не опасна. Разве только – унизительна, – Лайм снова вежливо хмыкнул. И глаза его тоже улыбались. Видать, эту-то пулю обсуждали… И точно – Леонид почувствовал себя униженным! Это ж надо – нормально даже пристрелить не смогли! Ну, Нарвежцы!..
Позорище! Он почувствовал, как краска стыда заливает шею и лицо.
– Лежите, лежите! Вам лучше пока молчать! – агент, кажется, понял его страдания, – А Лену я вам сейчас разбужу!
Леонид только благодарно моргнул – это, и предыдущие усилия вымотали его до липкого пота. Хотя, если «абстрагироваться» от слабости, почти ничего не болело. Ну, разве что при вдохе… Только сейчас он ощутил сбоку рта какую-то пластиковую трубку, из которой шёл прохладный воздух. Кислород?
Да бог с ним. Он – жив. Лена – жива. Это – главное!
Теперь бы ещё дать знать Сашке… Наверное, волнуется! Но как же сделать это?..
– …нет-нет, только посмотреть! Никаких разговоров! Он ещё слишком слаб! – под сердитое увещевание сбоку вдруг возникло лицо Лены. Выглядела она… неплохо. Если не считать синие круги под подозрительно красными глазами, и взлохмаченные волосы.
Жива – остальное ерунда! Теперь-то они в безопасности… Вроде.
– Жив! Ну и слава богу: больше пока ничего не надо! – Лена и смеялась, и плакала одновременно, – Давай, набирайся сил! Всё в порядке – нам дали всё: и Убежище, и Гражданство, и Программу защиты Свидетелей… Я рассказала всё: ты только поправляйся, и ни о чём не думай!..
Мужчина продолжал что-то вежливое говорить, взывая к Лениному разуму, и оттесняя её назад. Леонид… широко улыбался, моргая от нахлынувших слёз. Это было всё, на что сейчас хватило его сил. Затем свет померк – он снова провалился в вату…
– Ну-ка, ну-ка… Неплохо. Вот сегодня – неплохо! – толстенький профессор отложил снимки, которые только что минуты три пристально изучал. – Я же говорил: заживает, как на кошке! – кустистые брови вполне довольно приподнялись и опустились. Или это Леониду только кажется, что – довольно?..
– Спасибо, Евгений Петрович – вы реально мой второй отец!
– Ну, положим, не один я… Хм!.. – тон профессора сменился на умеренно осуждающий, он явно что-то заметил у Леонида на лице, – Тэ-экс! Опять приходила ваша… Лена! – профессор уже с усмешкой осмотрел щёку Леонида. – Скажите ей хотя бы, чтобы сменила цвет помады: вас вычислить – легче, чем прогулявших урок школьников!
– Хорошо, Евгений Петрович, я скажу. Чтобы сменила.
Профессор фыркнул. Потом смягчился:
– Ладно. Через три дня разрешу вставать. А вот целоваться в губы – нельзя как минимум ещё недели две. Разорванное и ополовиненное лёгкое – это вам не шуточки!
Когда за светилом медицины закрылась дверь, Леонид обратил взор на окно.
Окно вселяло оптимизм и уверенность в будущем. Потому как было из трехсантиметрового бронированного стекла, и ещё снаружи его «страховали» решётки из двухсантиметровых стальных прутьев…
За дверь Леонид тоже не опасался: как-то, когда Лена в очередной раз выходила, он заметил через полуоткрытую дверь двух морских пехотинцев с короткоствольными автоматами. Впрочем, может это были и винтовки – Леонид, в отличии от брата, в оружии не особо разбирался.
Кормили его вкусно и сытно, но еда в горло лезла плохо. И вообще – первые дни слились для него в один сплошной кошмар, когда он, не в силах перевернуться со спины, пялился в белые потолки операционных, где его «потрошили», предварительно ослепив яркими лампами, и пугая обступавшими буквально толпой безликими фигурами в светло-зелёных халатах, и масках, оставляющих видимыми только глаза.
И ничего хорошего для себя он в этих глазах не видел.
Запомнился только один хирург лет пятидесяти – явно матёрый профессионал, циник и реалист. Он только проворчал, отдав кому-то снимок, который перед этим долго и придирчиво разглядывал: