А сзади щелчок железа. Это, да тут серьезно, ну молчу теперь и дальше топаю.
Шагов двадцать прошли, совесть у солдатика включилась, и сказал он, что сегодня понедельник, четырнадцатое.
А что я помню про это число в 1941 году? А ничего. Пролетаем, как фанера над Парижем, и летим дальше. Так мы в молчании топали еще с часок. Железную дорогу пересекли и к городу подошли.
Через дорогу стоит заграждение из кольев и колючки, по бокам еще тоже проволока. И солдатиков побольше. А чуть в стороне такой интересный холмик виден с черной полоской в склоне. А это, наверное, амбразура.
К группе военного народа мы подошли, солдатик отрапортовал, что, дескать, товарищ лейтенант, с третьего поста задержанного доставили, он без документов и вообще какой-то странный. Лейтенант его обратно отослал, а меня спросил, кто я такой и откуда я. Я бодро ответил, кто я, добавил, что из Риги, от немцев сматываюсь. А документов у меня нет. А где – а кто их знает. Нас по дороге бомбили, я под взрыв попал, очнулся, а вокруг никого нет. Ни людей, ни вещей, ни документов.
Ну и пошел своими ногами. Шел и шел, пока не вышел к тому посту, с которого сюда привели. Лейтенант глянул на меня ехидновато и, наверное, что-то хотел сказать ядовитое про мой рассказ, но отчего-то не стал. А скомандовал:
– Сержант Михайлов! Задержанного – в комендатуру!
И теперь меня повели снова, только у солдатика винтовка не такая была, а немножко на «калашников» похожая, только сама подлиннее, а магазин покороче. Обошли мы эту загородку и пошли в сторону города. Кингисепп и в прошедшем времени выглядел не роскошно, сплошные халупы и сарайчики, только собор выделяется, да и тот облупленный.
Пока мы шли, я упорно думал, потому что мне сейчас более серьезный разговор предстоит, надо разное придумать, вроде улицы и прочего. Насчет улицы я много думал и не придумал ничего, кроме как названия Кривая. Про школу я решил сказать, что учиться я начал, но школу не закончил, так как денег дальше не было учиться. Думаю, что прокатит.
Про работу решил сказать, что сначала мы с батей строительными работами пробавлялись, потом меня на железнодорожную станцию грузчиком взяли (это и правда было, только меня быстро уволили, всего пару месяцев проработал). Во! Скажу, что меня уволили, а латыша-земляка на мое место взяли. Это со мной тоже было, только не на товарной, а в магазине автозапчастей, только земляк был не латыш, а дагестанец. А потом, для простоты объяснения, я на складе работал. В нем стройматериалами торговали, а при нужде и ремонт можно было сделать.
И вот там я работал до Советской власти. А когда она стала – ну это я помню, с августа. В той телепередаче все про черный август толковали, вот я и запомнил. А после? Там же и работал, только хозяина уже не стало, а склад стал народным. А куда хозяин делся? Сбежал, однако.
Ну, про астигматизм я так и заверну, что в военкомат меня вызывали, но под призыв я не попал, из-за него самого, а нужно было пройти обследование у врачей. А его не произошло, война произошла вместо этого.
Но что дальше было? Ну, так как и придумал. Немцы близко к Риге подошли, местные тоже стали головы подымать и немцев ждать, а мой начальник склада решил, что нечего ему немцам доставаться трофеем. Он взял шофера, машину и двух русских, что на складе работали, меня и… ну пусть Ивана. Погрузили мы в нее свои вещички, кассу, документы и поехали.
Где мы ехали – а черт его знает, не знаток я географии, помню, что и через латвийские села ездили, и через эстонские, и через русские. Так и ехали, пока под бомбежку не попали. В дороге машина ломалась, мы ее чинили, нас милиция задерживала, выясняла, потом отпустили.
Как машина называется? Хороший вопрос, прямо на засыпку. А как ее назвать? А пусть будет «форд»! Были ж они тогда, наверняка были. Какая модель – а фиг ее знает.
Но есть опасный момент – разговор по-латышски. А в нем я ни бум-бум. А, скажу что-то по-фински. Я по нему болтать могу (ну немножко совсем, если честно). А если мы со знатоком друг друга не поймем, то скажу, что там, где я жил, диалект такой. И немцев в Риге много живет, а они всегда по-своему треплются. И русские тоже есть. И плевали мы на язык латышский.
Гнилая отмазка, но не рассказывать же, что я из будущего. И другие варианты совсем не катят. Ведь я, коль скажу, что жил где-то под Питером, что могу про жизнь рассказать? А ничего – ни цен, ни подробностей, ни за кого голосовали, ни что где находится. Пусть даже про Питер спросят: где какие старые дома стоят, это я скажу, а где что продают – уже не скажу. Потому что за семьдесят лет магазин мог десять раз поменяться – сейчас там охотничий, потом булочная, потом вообще книжный. Ну, что сейчас в Смольном – скажу. А что сейчас в Зимнем – музей или что – не знаю.