А я резко встала с кровати и бросилась за ним.
— Ты о чем вообще? Не вижу связи между твоим членом и моими картинами.
Конечно же, я лукавила, но Давид застал меня врасплох. Во-первых, я никак не предполагала, что он знает что-то о моей жизни, а уж тем более о творчестве. А во-вторых… ай, неважно.
— Да ладно, ты и в самом деле думала, что я не узнаю свой член, пусть он и изображен красками на холсте? Ты родинку для приличия хоть бы в другом месте приделала. — Давид снимает чайник с плиты, со стуком ставит его на деревянную подставку и достает две чашки из шкафчика. — И теперь тысячи людей пялятся на мое хозяйство. Спасибо, никогда не сомневался что у тебя настоящий талант и в конце концов ты достигнешь успеха. Правда, не думал, что этому поспособствует то, что у меня скрывается в штанах.
Мои щеки вспыхнули. Черт, черт, черт, даже неудобно как-то.
На самом деле я долго пыталась найти собственный стиль и направление, но все было не то. Не было изюминки. Не было души. А после того, что со мной произошло, не было даже желания продолжать рисовать. Я даже всерьез задумалась покинуть художественную школу, о которой мечтала столько лет.
А потом моя сокурсница случайно увидела картину, которую я прятала у себя в комнате. Это было единственное, что я взяла с собой из прошлой жизни.
Давид, которого я рисовала в одних камуфляжных штанах еще тогда, когда была безмерно счастлива. И до безумия глупа и наивна.
Я не смогла уничтожить эту картину. Это было одновременно напоминанием и о лучших днях моей жизни, и о том, как сильно можно ошибиться в человеке. Урок, который я запомню на всю жизнь.
Эми сказала, что у меня получается изображать мужчин так, что кровь в жилах стынет. И я попробовала вновь. Правда, в этот раз не Давида. Я заплатила натурщику.
У него было божественное тело, в частности ягодицы. Это был черно-белый портрет его спины и сексуальной задницы. Моя работа получила высший балл, меня похвалили, сказали, что давно не видели такой игры света и теней, и неважно, что там был обнаженный мужик.
Собственно, с этого все и началось. Теперь у меня есть собственный уголок в картинной галерее современного искусства в нескольких странах мира. И мой отец точно не сможет мной гордиться и уж тем более похвастаться перед кем-то. Дочь, которая тратит свой талант на мазню в виде обнаженных мужиков, — не то, что стоит рассказывать своим коллегам по работе.
А насчет Давида… черт. Это было недоразумение.
Я в очередной раз хандрила. А еще проснулась с пульсацией между ног от непристойных картинок, которые подбросил мой мозг во сне. Каждую ночь, словно по команде, в моих снах появлялся Леонов. И чаще всего у нас был безумный секс, после чего он бросал меня, а я умоляла не уходить. Я просыпалась возбужденная, неудовлетворенная, а еще со слезами на глазах.
Я тосковала по ощущениям, которые мне дарил только он. Даже несмотря на ненависть, что с каждым днем прорастала все глубже и глубже в моей душе, я чувствовала влечение к бывшему мужу и не могла с этим ничего поделать.
И вот после очередного такого безумного сна я взяла в руки кисть, накинула на плечи халат, начала выводить пошлый рисунок и очнулась лишь тогда, когда мой агент был полон решимости выбить дверь в квартиру, потому что телефон сел и я не выходила на связь почти сутки.
Конечно же, я не рассчитывала, что он увидит, чем я занималась все это время.
Но он увидел.
И несколько дней пытался убедить отправить эту работу на ежегодную выставку современного искусства в Нью-Йорк. Я сопротивлялась. «Пенис Давида» — так я мысленно называла картину — не предназначался для чужих глаз. Но Алекс был бы не Алексом, если бы тайком не вывез ее вместе с остальными моими работами из студии и не отправил на вставку.
Именно поэтому внушительное хозяйство моего бывшего мужа лицезрит толпа ценителей искусства. Ведь я так мастерски передаю игру света и теней… Ну, вы поняли.
— Я польщена, что ты следил за моей жизнью, но не стоит приписывать себе чужие заслуги. Натурщику из Словении это не понравится, — вру я, стараясь придать своему голосу твердости.