— Довольно, славный из славных, — неожиданно кротко произнес Десебр. — Я знаю, что хотел сказать брат мой.
— Они вызывают тебя в Фаларию, дабы ты отчитался перед консулатом… — торопливо докончил посланец.
— Довольно, я сказал! — оборвал Десебр. — В Перхлонесе воцарится тишина. И я очень скоро появлюсь перед консулатом. Но не один, славный из славных! За мной будет отборная сотня сотен верных мне перхлонесцев! Это будет. Так и скажи.
— Я боюсь, когда мне доверяют такие слова. После них не удивишься, обнаружив в кубке вина привкус цикуты.
— Можешь передавать это Септебру. Можешь не передавать. Мое решение твердо, а Фалария — в трех морских переходах отсюда. Септебр будет кататься, как женщина, по земле от злости: «Зачем я поручил Перхлонес Десебру?» Ха-ха-ха!
— Я верю, что будет так. И я хочу, чтобы ты верил мне, моей преданности…
— Я не верю тебе, — грубо, жестко и просто сказал Десебр. — Нельзя верить человеку, который пережил трех «любимейших из любимых». Пей вино — мой раб не подсыплет в него яду. Отправляйся в свою Фаларию, доложи брату, что сумел выведать от меня, — у тебя будет на пять кошельков больше… Но разве ты не посмотришь со мной поединок? Клянусь, такого ты не видывал никогда! Хоть и пережил трех «любимейших из любимых».
— Разумеется, я посмотрю, чтимый из чтимых. Но меня одолевает горечь от сказанного тобой. Даже и пять лет назад…
— Хватит о деле! — грубо оборвал Десебр. — Ты утомил меня! — И трижды ударил в ладоши.
Безотрывно глядевший в ложу распорядитель поединка тотчас дал сигнал в огромный бронзовый гонг. Захрипела музыка.
Взлетели вверх решетки, прикрывавшие выход на арену из двух подземных тоннелей.
На песок, хрипя и рыча, выскочили два зверя. Точнее бы сказать, что это были звероподобные люди: дико обросшие, с непомерно длинными руками и полусогнутыми ногами. Они одинаково хорошо передвигались и на четвереньках, и поднявшись в рост. Впрочем, на четвереньках им, кажется, было удобнее. Пальцы передних лап были устрашающе оснащены острейшими стальными когтями. Слюна капала из слабоумно оскаленных ртов: зубы были неестественно длинны и кривы.
— Что это?! — в ужасе воскликнул посланец Септебра.
— О! Мой верховный лекарь Атилла Лавениус — большой весельчак и великий ученый. Он, правда, не в силах вылечить меня от болей в суставах, зато несказанно радует, выращивая из здешних мальчиков вот таких вот дивных зверушек.
Посланец Септебра смотрел на арену. На арене уже окровавленные, гонялись друг за другом зверочеловеки. Толпа визжала от восторга.
Посланец смотрел, и все более безнадежной была тоска в его взоре.
Тимур смотрел на арену с отвращением и ужасом.
Наконец одному из зверочеловеков не удалось увернуться. Противник тотчас впился ему в горло зубами. Зафонтанировала кровь. Люди на скамьях амфитеатра взбесились от восторга. Женщины визжали в сладостной истерике.
Победитель припал к горлу побежденного, упиваясь победой.
Вышел распорядитель. Заиграл на дудочке простенькую песенку — зверочеловек послушно оторвался от убитого и покорно заковылял вслед за дудочкой.
— Этих воинов ты поведешь на Фаларию?
— И этих тоже! — с удовольствием рассмеялся Десебр, — Они, несомненно, придутся по вкусу любимейшему из любимых. И наоборот!
— Если я когда-нибудь лишусь твоего расположения, не прибегай, прошу тебя, к помощи этих…
— Никогда не будет этого, славный из славных! Ты знаешь это лучше меня, не так ли?
— Да, — горько усмехнулся посланец. — Я знаю это лучше многих.
Тимур подсматривал за ними с жгучим интересом, почти ничего не понимая, но все же догадываясь каким-то образом о смысле происходящего.
— Осенью море не спокойно. Путь до Фаларии не близок… — почти совсем спокойно проговорил посланец. — Дурные предчувствия одолевают меня. Я хотел бы надеяться, чтимый из чтимых, ты не оставишь заботами детей моих, если беда не обойдет меня стороной.
— Что за скверное настроение, славный?! Выпей! Клянусь, ты не найдешь в этом бокале привкус, которого боишься! — Десебр был грозно весел.
— Позволь удалиться, чтимый из чтимых. На «Святой Анастасии» уже давно готовы поднять паруса. — тихо попросил посланец Септебра.
— Да будут ветер и море милостивы к твоей «Анастасии»!
Посланец покинул ложу.
Десебр, зажмурив глаза, добродушно перебирая в пальцах четки.
Затем, не открывая глаз, он щелкнул пальцами.
Тотчас возник некто в черном, молчаливый, скромный и невозмутимый.
— …Осенью море не спокойно, — не открывая по-прежнему глаз, негромко стал бормотать, будто сквозь дремоту, Десебр. — Путь до Фаларии не близок… Боюсь, «Анастасия» может не выдержать тягот пути и не добраться до родных берегов… Меня одолевают дурные предчувствия, Ахмат…
— Твои предчувствия никогда не обманывали тебя, чтимый из чтимых, — отозвался Ахмат и быстро вышел из ложи.
Тимур понял, что готовится злодейство. Почти не таясь, он выскочил из своего убежища в надежде, быть может, догнать того сухопарого, в голубой тунике, с обручем на лбу.
Куда бежать, он, понятно, не знал.
Коридоры замка то и дело пересекались, разветвлялись, упирались в какие-то тупики.
Стражник в длинной до колен кольчуге, с копьем в руке стоявший у кованых каких-то дверей, заметил Тимура, торопливо промелькнувшего туда-сюда в конце коридора. Не покидая очень важного, видимо, поста своего, он тем не менее трижды и еще раз ударил окованным древком копья в гулкий пол.
Тотчас посыпались из разных закоулков стражи, бросились на поиски чужого.
Тимур метался по коридорам, анфиладам и залам замка, как мышь в лабиринте.
Один из мрачных полуподземных ходов привел его к железом обитой двери.
Тимур стал в отчаянии дергать ручку. Дверь не поддавалась.
Наконец он заметил, что дверь заперта на огромный замшелый засов. Напрягая все свои силенки, стал пытаться вытянуть из пазов тяжкую ржавую пластину.
Погоня приближалась.
В последнем отчаянии он все же сумел сдвинуть засов, рванул на себя огромную кованую дверь, дверь нехотя стала отворяться — и…
…и он оказался в грязной, темной, загаженной кошками и людьми городской подворотне, загроможденной мусорными контейнерами, пустыми ящиками, бочками из-под краски…
Все еще тяжко, запаленно дыша, Тимур метнулся бежать в одну сторону — наткнулся на решетку, которая отделяла подворотню от двора, в другую сторону — ему стало видно улицу, по которой шли горожане и отдыхающие, проезжали машины, гремел трамвай…
Он вернулся к двери, из которой только что выскочил. Боязливо подергал ее.
Дверь была наискось заложена стальной пластиной, в пробое которой висел огромный ржавый замок. Судя по всему, дверь не открывали уже многие годы.
Мальчик смотрел растерянно.
Взял на ладонь наконечник стрелы — самодельный амулет свой, стал внимательно глядеть, словно дожидаясь от него ответа.
Удивился: неяркое, но отчетливое свечение источалось от этого кусочка металла, тем более явственно заметное, что в подворотне было почти темно.
По предвечерней улице он прибрел к причалу.
Большинство катерков уже отдыхали, каждый в своем закуточке.