Переводчица бесстрастно переводила, не глядя на меня.
Я особенно подчеркнула, что «если парашютисты не были пойманы, то только потому, что господин фельдфебель не захотел этого сделать сразу, как я ему советовала, объясняя, что ночью все сорок девять парашютистов уйдут в неизвестном мне направлении. Я даже предлагала ему проводить его самого и его людей на место, где находились в то время парашютисты».
Как только я закончила свой, как мне казалось, стройный и убедительный рассказ, следователь нетерпеливо встал и резко бросил:
– Хорошо. Ну, а теперь рассказывайте правду. Как все было на самом деле. Я хочу знать правду.
– Как? – возмутилась я. – Я рассказала вам все, от всего сердца, а вы мне задаете такой вопрос?!
– Вот именно! Выкладывайте правду.
– Клянусь вам, мне нечего больше сказать. Если вы поможете мне найти Ганса, он вам все подтвердит, – кивнула я на фотографию, лежавшую на письменном столе.
Я помнила, что этот «Ганс» убит под Москвой и его невозможно найти.
– Тогда, если все так, и вы не хотите ничего больше мне сказать, подпишите протокол.
Полицай у машинки подал мне листки, которые я быстро проглядела и обмакнула ручку в чернильницу, чтобы подписать.
– Смотри не напиши настоящее имя, – ехидно прошипел полицай. Не взглянув на него, я подписала скорописью «Гванцеладзе», как значилось в моем «Можайском» паспорте.
– А теперь, раз вы отказываетесь говорить правду, – продолжал следователь, – я вынужден принять меры…
Двое полицейских били меня в соседней с кабинетом комнате. Били колючими розгами и ремнями с пряжками, разрывавшими мне платье и тело.
Это были молодые белорусы примерно моего возраста.
Ярость, с которой они бросили меня на деревянный топчан, с руганью обрушив бесчисленные удары, потрясла меня. Невозможно было понять, как это могли делать мои ровесники, наши советские ребята! Я кричала, задыхаясь не только от боли. С каждым ударом вспыхивали мысли: «Свои… они же наши… ненавидят… за что? Хуже немцев… почему? Запомнить, отомстить! Скорее вырваться и отомстить…».
Оказывается, ненависть помогает переносить боль. Я этого раньше не знала.
Сколько времени прошло, было непонятно. Но вдруг удары прекратились, и я услышала спокойный голос следователя:
– Ну, что? Скажешь теперь правду или продолжать?
Переводчица стояла рядом со следователем.
– Я сказала вам всю правду. Я не знала, что соотечественники Ганса такие жестокие…
– Дура, идиотка, – так же ответил спокойно следователь, ехидно улыбаясь. – Ты еще не знаешь, что такое настоящая жестокость! – Наденьте ей наручники и посадите в грузовик, – обратился он к моим мучителям. Переводчица переводила.
Когда они вывели меня на улицу, солнце заходило, и от красноватого света было больно глазам. Тело болело и ныло при каждом шаге. Перед дверью на улице стоял грузовик. Неподалеку какие-то люди, возможно, колхозники или жители Брагина, с любопытством смотрели в нашу сторону. Полицаи втащили меня в кузов. Там уже сидел немецкий солдат с автоматом. Грузовик тронулся. Видно было, как кто-то из женщин, глядя на меня, вытирал слезы. В задних рядах кто-то осторожно перекрестил меня, как та старушка в Брагине. Седой полицейский, прихрамывая, подбежал к грузовику: «У-у-у, сталинская б…».
Так прощался со мной Брагин в июле 1942 года. «Проклятые полицаи! – думала я. – А жители? Свыклись с оккупантами. Какой-то медвежий угол, в котором поселилось зло.
Неужели думают, что так теперь все и будет? Думают, пронесется война стороной… Надеются спрятаться от беды. Кто может угадать свою судьбу?».
Кончилась война. Прошло сорок лет. В апреле 1985 г. радиоактивная пыль Чернобыля накрыла и Брагин, Комарин и все вокруг. Как будто кто-то проклял эти места. Одни напасти: то гитлеровцы, то радиация… Нет теперь там тихих медвежьих углов, смерть настигает всех и всюду.
Через два дня после того, как меня увезли, к Брагину подошли ребята нашей группы. Они искали меня. Ориентируясь по рассказам жителей деревушек, через которые меня везли полицаи, ребята шли за нами, но не могли догнать, опаздывали на те самые два дня, во время которых группа окончательно собралась и смогла двинуться за мной.
– Да, – говорили им крестьяне. – Мы видели эту девушку, но ее провезли позавчера…
Поэтому и к Брагину они подошли слишком поздно. Однако, как выяснилось потом, переводчица из Брагина, которая переводила во время моего допроса, была связана с местными партизанами. Таким образом мои ребята узнали, что было со мной в брагинском полицейском управлении, и даже получили копию допроса, напечатанную на машинке.