Постников бросил автомат за спину и резко оттолкнулся. Свинцовые сапоги и полные магазины потянули ко дну, но он несколькими яростными взмахами настиг Тукташева и ухватил за плечо, скомкав плотную пластину погона. Тут же у другого плеча вынырнул Понтрягин, тоже с автоматом за спиной и всплывающим вещмешком, и они вдвоем потянули Тукташева к берегу, тяжко ворочая непослушными ногами.
Краем глаза Постников видел, как собаку затягивало под завал. Молча, ощеря клыки, она выпрыгивала из воды, колотя лапами по веткам. Потом опрокинулась на спину и исчезла. Гроздь пузырей полопалась, течение подхватило белесые, как слюна, растекающиеся хлопья...
Их вынесло на середину, протащило поворотом, и за мыском, вырвавшись со стрежня, они поймали, наконец, ногами дно, поволокли икающего, обеспамятевшего Тукташева на узкую покатую отмель. И тут до Постникова дошло, что ТОТ переправился где-то в этом месте, и, если ждет, им - хана. Он резко кинулся в сторону, взбурлив воду, сделал зигзаг, попытался отпрыгнуть, но получился только большой шаг, а не прыжок. Выбросился на отмель, некрасиво перекатился, вывалявшись в песке, и обмер - прямо перед носом красовался крупный, рубчатыми уголками, глубоко вдавленный след резинового сапога.
Еще не веря, что след не ТОГО, он медленно поднялся, отряхивая колени и вешая автомат на плечо, сунул руку во внутренний карман и, размотав полиэтилен, сгоняя мелкие капли, извлек из военного билета карточку ориентировки, которую и так знал наизусть. "Рост ниже среднего". Так и есть - не за тем рванули. Не мог ОН оставить след больше и глубже, чем Постников.
- Э-э-э, собак пропал! - заголосил Тукташев, давясь рыданиями, икотой, судорожно вздрагивая всем телом и лязгая зубами.
- Молчи, - пихнул его Понтрягин, тоже трясясь от холода
- Автомат! - взвился Постников. - Где автомат?! В бога, душу, святой крест и в мать пречисту богородицу! Ты же автомат утопил, зараза! Ты же под трибунал, гад!..
Тукташев не ревел - выл, хватал горстями грязный серый песок и в отчаянии размазывал по лицу, валялся в корчах и, наверное, проклинал их за то, что не дали утонуть.
Постников, мертвея лицом, с резко проведенными складками вокруг рта, с наморщенным горестно лбом, сидел рядом. Ведь это он приказал бросить пост, гнал три часа непонятно за кем. Из-за него погибла собака, утоплено оружие, на полк навешено ЧП. И пацан сядет. А "вэвэшнику" влететь на зону - лучше сразу в петлю, изнохратит блатата, в дерьмо замесит.
- Э-э-э, - выл Тукташев, причитая по-узбекски.
- Ты, кончай выть, - вполголоса унимал его Понтрягин, озираясь. Автомат плясал у него в руках, и он сам плясал в ознобе.
- Э-э-э, - не успокаивался Тукташев. - Где деньгам брать? Капитан говорил сто писят рублей. Где деньгам?
- Че ревешь? Замолчи! - заводился Понтрягин. - У вас, узбеков, полно денег.
- Нет деньгам! Папа умер, мама болной. Нет деньгам!..
Постников вытащил расквашенную пачку "Астры", сжал в кулаке, так что брызнула коричневая жижа, отшвырнул.
- Отряд, слушай мою команду! Строиться!
Резкий повелительный голос все расставил по местам, вернул в нормальное армейское состояние. Всхлипывающий Тукташев сутуло поднялся возле Понтрягина. Оба мокрые, грязные, без пилоток.
- Рядовой Тукташев! Всю одежду сполоснуть, отжать, развесить на кусты, вести наблюдение, ждать распоряжений. Рядовой Понтрягин, раздеться и за мной. - И уже спокойно добавил: - Чуток поныряем...
Осклизлое переплетение веток и коряжин выстилало дно. Постникову казалось, что он шарит в каких-то окоченелых кишках.
Сплавлялись по течению вниз головой, срывая ногти о сучки, он чувствовал, как замедляются удары сердца, а затылок наливается звонкой тяжестью.
В шестой, не то седьмой раз пробежав берегом к месту начала переправы и нырнув, понял, что не может разогнуть левую ногу. Нестерпимая боль пронзила напряженно сведенную голень, словно от пятки к колену в неё вогнали раскаленный стальной прут. Яростно работая руками и отпихиваясь одной ногой, стиснув зубы, сглатывая горловой стон, пытаясь выгрести к берегу, в бессильном отчаянии понимал - тонет. Тонет, как собака. Хотел крикнуть, едва не захлебнулся и, уже почти ничего не соображая, на одной злости, до крови царапаясь осколками ракушек, вполз на карачках на отмель, где топтался голый заплаканный Тукташев. Принялся щипать, мять и хлестать ладонью сведенную судорогой мышцу. Боль отпустила.
Подошел Понтрягин, взлязгивая зубами, дыша с хлюпающим присвистом, как резиновый насос-лягушка. Бросил на хрустнувший песок автомат с прилипшими нитями шелковой тины.
- Вот, достал...
Повалился около.
Мутно глядя перед собой, Постников слабым, прерывистым голосом прошелестел:
- Молодец, рядовой Понтрягин. - Почерневшие губы дрогнули подобием улыбки. - Объявляю устную денежную премию.
- Спасибо, товарищ ефрейтор, - откликнулся рядовой, щелкнув зубами.
- Да какой я тебе к свиньям ефрейтор. Зови, как все, Васёк. Самого-то как звать?
- Саша.
- Шурик, значит. Где так плавать выдрочился, Шурик?
Будь у Понтрягина хоть малость сил, он взвизгнул бы от радости. В армии, где всех солдат кличут по фамилиям или прозвищам, зваться по имени высшее солдатское отличие. Это надо заслужить. А теперь его, Понтрягина, которому чинарик оставить докурить - западло, сам Васёк Постников будет Шуриком звать. И он радостно отозвался:
- В ДОСААФе. А знаешь, Васёк, как ДОСААФ расшифровывается? Добровольное общество содействия Андропову, Алиеву, Федорчуку.
Постников устало хмыкнул:
- Ну, Андропова скоро год как схоронили, у КГБ своя клиентура, а Федорчуку не больно-то добровольно содействуем. Или ты сам в ВВ напросился?
Посинелые, обтянутые пупырчатой кожей с поднявшимися дыбом волосами на руках и ногах, они валялись на холодном колючем песке. Снова заплакал Тукташев.
- Хорош выть! - заорал Понтрягин. Че ещё за деньги? На службе собака утонула.
- Погоди, Сашок, - осадил его Постников. - Кому собака, а кому материальная ценность. По бумагам этот кобель, небось, первым сортом числится. Не реви, Тукташ, выкрутимся. Главное, автомат достали, судить не будут. На гражданке кем работал?
- Совхоз работал, арыки чистил, - давился слезами.
- Ладно, не плачь, будь мужиком. Сколько денег получал?
- Сто рублей получал, да. Зимой дом сидел. Папа умер, мама болной. Пенсия нет, надо деньгам давать, да... Сад маленький. Мама директор ходил, земля просил. Говорят, писот рублей дай. Нет писот рублей. Говорят, деньгам заработать не мог, ленивый, зачем земля?
- У, заразы, Андропова на вас нет. Что за народ? Хоть что с ним делай - все терпит. Да что у вас, советской власти нет? Пожаловаться некому?
Тукташев сидел, сгорбившись, тер глаза, пошмыркивая носом.
- Как жаловаться? Милиция арестует, турма садит, да, бить будет.
- Ну, это ты загнул, конечно, - неуверенно возразил Постников. Ладно, я виноват, я тебя и отмазывать буду. Одевайтесь, на ходу скорей высохнем. Эту хмырюгу мы и без собаки хоть из-под земли выкопаем, на росе след до полдня держится. Выясним, кто такой, все равно докладывать придется, какого черта с места сорвались.
Часа через два они его нагнали. Здоровенный голый мужичина, на полголовы выше Постникова и вдвое шире в плечах, поднялся навстречу. Видно, решив, что погоня отвязалась, он расположился обсушиться на бугорочке в жидком осиннике. Дурашливо вскинув загребистые, как совковые лопаты, лапищи, разглядев буквы на погонах, весело объявил:
- Парни, я не жулик, я - браконьер!
- Почему убегали? - Постников шутить не собирался.
Мужик состроил глупую физиономию:
- Так гнались... С собаками...
Он явно издевался.
- Документы попрошу предъявить.