К осени в полк прибыл командир майор Овчинников, окончивший Военную академию имени М.В.Фрунзе. К тому времени во всех частях была введена новая нумерация и 53-й полк стал именоваться «войсковой частью 4600». Когда Овчинников явился в полк, дежурный подал команду «Смирно!» и поспешил навстречу новому командиру с рапортом: «Товарищ майор! Войсковая часть сорок шесть и два нуля...» Овчинников скомандовал «Отставить!» и отчитал дежурного чуть не матерно: «Пошел ты со своими нулями к чертовой матери! Я приехал командовать 53-м стрелковым полком, а не нулями, вот о нем и докладывай». Пришлось дежурному докладывать по-старому...
В ночь на 7 ноября комиссар дивизии выделил меня для проверки несения караульной службы в гарнизоне. Здесь же был и командир дивизии Болдин, который потребовал обратить внимание на состояние НЗ боеприпасов в караулах. У нас было специальное разрешение на всестороннюю проверку караульной службы, и за ночь мы объехали все шесть караулов гарнизона, побывали на постах, вскрыли НЗ боеприпасов «на случай боя» — и только в одном обнаружили патроны, покрытые зеленью. Мы заставили при нас вычистить патроны и закрыли их снова в ящик. Караульную службу бойцы несли бдительно. На одном посту на окраине города по постовому часто из леса вели прицельную стрельбу, и для защиты его была построена специальная бетонная защитная стенка. Закончив к утру проверку, мы доложили о ее результатах коменданту города.
Полковника Степанова сменил майор Нестерук, тоже окончивший академию, а Степанов стал начальником артиллерии дивизии[8]. Дивизия продолжала усиленно заниматься боевой подготовкой. Мне часто приходилось дежурить по штабу дивизии, и всегда в такие дни было что-то особенное. Не раз я был свидетелем завершения таких учений. Я по телефону получал сведения о движении частей дивизии, их направлении к своим местам. Обычно такие сведения передавал помощник начальника оперативного отдела майора Нечушкина капитан Бердников: «Хвостом прохожу Матросы» (был недалеко от города такой населенный пункт) или «Головой прохожу Сулаж-Гору». Полковник Степанов всегда был с колонной, сопровождая ее. Он ехал на «газике» впереди стрелкового полка, делал остановки, пропуская пехоту. Так было всегда. Но однажды это правило Степанов нарушил. Его шофер рассказал нам: «Подъехал к нему после окончания учений на машине, а он кричит мне «Прочь!», развернулся и уехал вперед и жду колонну, а Степанов увидал меня и кричит: «Катись домой и не возвращайся!» Километров сорок Степанов шагал во главе колонны к Петрозаводску. Потом он сам рассказал нам, что был у наркома Ворошилова, тот ткнул ему пальцем в живот и сказал: «Жиреешь, Карп Николаевич!» — «Вот и выполняю приказ наркома».
В начале января 1938 года меня с политруком Исаевым вызвали в Политуправление округа и в отделе кадров завели разговор о переводе на преподавательскую работу в 3-е Ленинградское артиллерийское училище. Я дал согласие, но заявил, что комиссар дивизии не отпустит. Мне выписали предписание о новом назначении и обязали сдать дела в ДПШ, передать комиссару привет и уехать. Получив такой документ я зашел в буфет при штабе округа и, к своему удивлению, увидел здесь комиссара дивизии Шустина. Он подозвал меня к себе и спросил, по какому делу я тут. Я ответил, что получил новое назначение в Ленинград, и сказал, что отдел кадров просил передать ему привет. Шустин начал часто моргать (как это было с ним всегда, когда он был возбужден или нервничал): «А ну-ка покажи предписание!» Я отдал его комиссару, который, прочитав его, подошел к находившемуся здесь члену Военного совета бригадному комиссару Лайоку и сказал: «Округ хочет забрать старшего политрука Премилова, а он очень нужен в дивизии. Прошу отменить это решение». Член Военного совета ответил: «Порвите предписание, и пусть он едет в дивизию». Шустин порвал мое предписание и сказал: «Без моего согласия из дивизии не уйдешь». Так пропала моя возможность стать преподавателем истории партии в военном училище. Я уехал в Петрозаводск и продолжал службу в должности начальника ДПШ.
В ознаменование XX лет РККА была учреждена медаль «XX лет РККА» которой награждались те, кто к 23 февраля 1938 года имел выслугу не менее 20 календарных лет. В нашей дивизии таких было довольно много, но наш комиссар не получил медаль, — ему не хватило всего нескольких дней. Я же к XX годовщине РККА был награжден КарЦИКом ценным подарком — мне вручили фотоаппарат «Фотокор». Я давно мечтал о таком аппарате, но купить его было невозможно, их в продаже не было. Такое внимание командования дивизии было мне очень дорого! На торжественном заседании в ДКА доклад о 20-летии РККА сделал комиссар дивизии Шустин. Он опять был нездоров и приказал мне сидеть в кабинете начальника ДКА и в случае необходимости подменить его как докладчика. Захожу в кабинет и вижу — стоит полковник Степанов без гимнастерки и что-то делает внутри ее (я думал — орден поправляет). Обращаюсь к нему: «Здравствуйте, товарищ полковник». Ответа нет, молчание. Снова обращаюсь — то же самое. Степанов даже внимания не обращает на меня! Тогда я приблизился к нему и увидел в одной петлице ромб — нарком присвоил ему звание комбрига. Я вытянулся и сказал: «Здравствуйте, товарищ комбриг!» Степанова словно подменили: он опустил руки по швам и ответил: «Вот это другое дело, пропаганда, здравствуй. А это тебе, пропаганда, за то, что ты первым назвал меня комбригом — мои шпалы, они счастливые, носи их». Я долго носил его шпалы в петлицах гимнастерки, носил я их и в самые тяжелые дни войны, до присвоения мне звания «майор». Степанов остался в памяти как честнейший командир, безукоризненный в службе, глубоко верящий в дело партии...
8
После окончания Великой Отечественной войны я встретил Нестерука уже в звании генерал-лейтенанта артиллерии, командира артиллерийского корпуса на 3-м Украинском фронте.