— Профорг, — поправил Борис и засмеялся: — Что холодильники? Это хоть понятно. Но как он умудрился насобирать 156 велосипедов? Наверное, все, что получали за несколько лет.
— Слушай, а неизвестно — смог ли он все это вывезти? Когда он уезжал? После того, как запретили вывозить «имущество республики Ичкерия»?
— После, точно после! Еще все сомневались — разрешается не больше одного холодильника или телевизора вывозить — а у него их штук по десять! Про велосипеды уж молчу… — Борис опять засмеялся. — Вывез, не сомневайся. Все вывез! Его контейнеры машина Департамента безопасности сопровождала. До самой границы.
— Ох, и накурили! — укоризненно объявил, приоткрыв дверь, Славик. — А о чем вы тут секретничаете? Мам, я кушать хочу! И так дышать нечем!
Борис, не вставая со стула, протянул руку, перекрыл газ на буржуйку. Славик удовлетворенно хмыкнул, и вновь исчез, хлопнув дверью. Ирина встала, вытащила из холодильника кастрюлю.
— Борь, — спросила, зажигая газ, — а он из Черноречья, да?
— Кто, — не понял Борис.
— Профорг.
— А!.. Да, из Черноречья, — вытащил сигарету.
— Ты бы не курил, действительно, надымили, — Ира посильнее открыла форточку. — Слушай, так ведь в Черноречье ужас, говорят, что делалось этим.… Как его?
— «Алдынский комитет», — подсказал Борис. — Да, там не то, что квартиру продать, вещи вывезти — громадная проблема была. «Алдынский комитет» объявил все своей собственностью. У нас несколько человек все бросили.
— И как же тогда твой профорг?
— Черт его знает! Не знаю, Ира. Правда, не знаю.
Ирина сняла крышку с кастрюли, и у Бориса тут же, как у собаки Павлова, потекли слюнки. Запах харчо заполнил кухню, просочился через дверь и полетел дальше, заполняя всю квартиру.
— Ой, как пахнет! — восторженно заявил Славик, принимаясь за суп — Люблю я харчо, каждый день ел бы!
— Не торопись — никто не отнимает! — раздраженно бросила Ирина. — И не хлюпай!
Славик надулся и стал есть преувеличенно медленно, не издавая ни звука. Обиделся. А зря — просто у родителей было плохое настроение.
Борис посмотрел на Славика, хотел что-то сказать, не нашелся и принялся за харчо. Суп был свеж, вкусен — ешь и радуйся. Ан нет. Каким-то образом вид харчо вызвал у Бориса странную ассоциацию — как будто он забыл что-то очень важное. Мысль крутилась и крутилась, как назойливая муха, не давая ни насладиться вкусом еды, ни сосредоточиться. Поел Славик, сказал нейтральным голосом: «Спасибо! Было очень вкусно». Возилась у раковины Ирина, собираясь мыть посуду. А Борис все пытался и пытался вспомнить.
Стоп! Как же он мог забыть? Точно — это связано со сном. Со сном, в котором Борис говорил с телевизором. Вот только что? Сон ускользал, не давался в руки. Помнился только чудовищный танк и вино. Или кровь? Нет, пожалуй, все-таки вино.
— Боря, что с тобой? Что ты ковыряешься — не нравится? Или тебе много?
Много… много… мало. «А разве это мало?..» Есть!
— Нравится, конечно, нравится, — облегченно сказал Борис. — Просто немного задумался.
— О чем?
— О чем? Ира, как ты думаешь… сколько русских было убито?
Ирина уронила тарелку, та стукнулась об стол и покатилась, противно дребезжа. Борис поймал ее на самом краю.
— Что? — удивленно распахнула глаза Ира. — Кем убито, когда?
— Ира, я спрашиваю, — спокойно повторил Борис, — как ты думаешь, сколько русских было убито с тех пор, как пришел к власти Дудаев?
— Боря, с тобой все в порядке? Вроде, выпил немного…
— Ира! Все нормально — я трезв! Просто интересно твое мнение. Ты что, сказать не можешь?
Ирина внимательно посмотрела на Бориса, нервно пожала плечами.
— Не знаю! Много!
— Я же не спрашиваю, знаешь ты или нет, — терпеливо повторил Борис. Я спрашиваю — как ты думаешь.
— А я тебе и говорю, что не знаю! — немного раздраженно сказала Ирина. — Как я могу что-нибудь думать, если не знаю!
— И все-таки? Приблизительно!
— Боря, перестань! Все-таки ты бываешь удивительным занудой.
Борис замолчал, отломил крошку хлеба, стал мять. Ирина внимательно следила. Скатал из хлеба шарик, удивленно на него посмотрел, вздохнул.
— А если бы тебе сказали, что за эти годы было убито 25 тысяч русских, поверила бы?
— Не знаю!
— Двадцать пять тысяч. Это в среднем по двадцать одному человеку в день.
Ира молчала.
— Каждый день, Ира. Каждый день — двадцать один труп. Три года.
— Не может быть… — неуверенно протянула Ирина. Помолчала, что-то прикидывая, и отрубила: — Нет! Этого не может быть!
— Почему? — тут же вкрадчиво спросил Борис.
— Потому! — раздраженно бросила Ирина, глянула на Бориса и добавила: — Потому что мы бы знали.
— Ты уверена?
— Уверена! И ты тоже уверен. Тебе надо, чтобы я сказала? Пожалуйста: у нас ничего в тайне не сохранишь, все тут же становится известно. Один сказал другому, тот еще трем…
— Телефоны, — подсказал Борис.
— Телефоны, — согласилась Ирина. — Куча похорон каждый день. Нет, это невозможно! А с чего ты взял эту цифру?
Борис помялся, помялся и все-таки ответил:
— Приснилось.
— Опять! Опять телевизор? Да выкинь ты этот шарик!
— Опять. Ты только не волнуйся, — Борис взял жену за руку. — Это же просто сон.… Кстати, а как ты думаешь, что было бы, если, правда, каждый день по столько…
— Не волнуйся… Что? Да паника была бы. Побежали бы куда глаза глядят через две недели!
— Я думаю через два месяца…
— Через две недели!
Борис легонько сжал ее ладонь, провел по тонким, знакомым до мелочей пальцам. За окном быстро темнело, надо было бы включить свет. Но они сидели, держась за руки, как много лет назад, и так же смотрели друг другу в глаза. Вот только газа у обоих были грустные.
— Боря, — тихо сказала Ира, — но ведь убивали.
— Убивали, — согласился Борис. — И грабили, и насиловали. Но не столько же. Это же получается, что тут у нас не жизнь была, пусть и поганая, а бойня какая-то.
— Да… — задумчиво протянула Ирина, — а у нас Славик весь девяносто второй на теннис ходил.
— А книжный базар? — оживился Борис. — Он же вообще еще летом этого года работал. Народу, правда, маловато уже было, но ведь работал же. Книжки люди покупали!
Вспомнив книжный базар, Борис почувствовал острый приступ ностальгии. Слишком много было связано с этим — и времени, и воспоминаний. Сколько раз базар менял места: сквер Лермонтова, летний кинотеатр «Родина», лесополоса в Микрорайоне, «Машиностроитель». Борис был везде. А сколько книг было там куплено, обменяно! Теперь все книги, аккуратно упакованные в коробки, ждали своего часа у родителей. Дождутся ли?
— Покупали, — повторила Ира. — А ведь скажешь кому, так и не поверят. Книжки.… На сумасшедший дом здорово смахивает. Боря, там ведь тоже без потерь не обошлось. Абрамян, да?
— Абрамянц, — поправил Борис. — Тут хоть понятно. Кто же такие статьи терпеть будет? Еще странно, что так долго позволяли.
— Да, как-то он уж очень неосторожен был. Хоть бы под псевдонимом писал.
Борис вздохнул. Володю Абрамянца предупреждали все, предупреждал и Борис. Он вроде и соглашался, обещал подумать, но проходил месяц, и в очередной газете появлялась новая статья. Еще эмоциональнее, еще хлестче, еще злее. Летним вечером 93-го Володю расстреляли прямо в его квартире.
— Под псевдонимом? Не знаю… Витя вон вообще ничего не писал.
— Какой Витя? — не поняла Ирина.
— Витя-лилипут! Помнишь?
— А его тоже?..
— И его, и его жену.
— Господи! — ахнула Ирина. — Даже лилипута! Он-то чем помешал?
— Квартирой, — грустно усмехнулся Борис, — всего лишь квартирой. Помнишь, как бабу Пашу хоронили?
Баба Паша, папина сестра, жила в маленькой однокомнатной квартирке на Ташкале. Там и умерла осенью 92-го. На ночь в квартире с гробом остался отец. Вечером в незакрытые по обычаю двери зашли трое чеченцев. Один, не обращая никакого внимания на гроб с покойницей, схватил отца за грудки. «Что, квартиру захотел, собака? — заорал, брызгая слюной. — Она моя!» С большим трудом удалось отцу убедить незваных гостей, что квартира государственная, на нее никто не претендует, и что с ней будет дальше, его совершенно не интересует. Новый «хозяин» не верил, грозил ножом, повторял одно и то же. Наконец, до него все же дошло, что этот старик помешать захватить освободившуюся квартиру никак не может. «Ну, смотри, старик, — пообещал он напоследок, — если врешь, всех прирежем!»