Как же она могла? Это ведь не просто рассорить пару, это попытка убить ребенка. Даже если меня ненавидела всей душой, малыш-то не виноват. И неужели ничего не дрогнуло? Это же и его ребенок. Разве так любят?
– Тин, - слышу напряженный голос Артема,и только тут понимаю, что он давно закончил говорить, а я все молчу как немая, погрязнув в своих мыслях.
Тяжело сглатываю, сажусь ровно и поднимаю на него измученный взгляд. Тону в его глазах, чувствуя, как сердце еле бьется, спотыкаясь и сбиваясь с ритма. Что же с нами стало? Как же так, Тём?
Почему оба отступили, когда надо было бороться до конца? Против всех, против целого мира, отстаивая наши отношения. От этого тоскливо, хоть волком вой.
Здесь нет правых и виноватых. Мы оба развалили все, что имели. Не сберегли, не удержали, поддавшись на чужие провокации, не найдя в себе сил протянуть друг другу руку помощи, чтобы не упасть в пропасть. Отвернулись друг от друга, поверив чужим.
– Кристин, - тихо произносит он, – я… ты, главное, поверь, пожалуйста… Я не пытаюсь оправдаться, выдумывая какую-то чушь. Знаю, что звучит по-идиотски. Все эти козни и интриги Мадридского двора. Но это правда.
Самое страшное в этой ситуации, что я ему верю. Безоговорочно, без сомнений. Не только головой, но и сердцем. И от этого становится еще горче, еще хуже. Не знаю, как быть дальше, как выбраться из этой западни. Как нам склеить, собрать заново все то, что разбилось? Не протянешь же ему мизинец со словами «мирись, мирись, мирись и больше не дерись». Мы уже давно не дети. И страницу так просто не перевернешь, чтобы начать с чистого листа. Все, что произошло, навсегда останется с нами, между нами. Как нам простить друг друга, за все, что было и чего не было? За то, что не удержали, отвернулись друг от друга?
Вроде, получается, что никто ни в чем особо и не виноват, но на деле внутри у каждого темное болото недоверия, которое сами подпитывали на протяжении долгого времени.
Как через него перешагнуть? Я не знаю...
– Я верю тебе, Тем, – так же тихо, шёпотом.
Сидим и просто смотрим друг на друга. И в глазах нет радости ни у него, ни у меня. Впервые за долгое время между нами не стоит ни секретов, ни чужой лжи. Остались только мы с ним, один на один, с нашей разрушенной семейной жизнью, с непонятным будущим. С нашими ошибками, с нашими решениями и поступками. С полностью обнуленным счетом. Он не поверил мне, я не поверила ему. Мои друзья подставили меня, Темкина подруга подставила его. Он отвернулся от меня, я отвернулась от него. Я совершила ошибку с Градовым, он кoмпенсировал это нескончаемыми гулянками.
Квиты. По всем позициям. Ноль-ноль. Ничья.
Выжженное пепелище. И я не знаю, можно ли на нем вырастить что-то новое.
Мы разговариваем с ним скованно, сдержанно. Уҗе ничего не скрывая друг от друга. Обо всем, обнажая душу, вскрывая старые нагноившиеся раны. Говорим о том, что было, старательно обходя тему того, что будет дальше.
Οколо трех слышу, как в дверь кто-то легонько царапается. Поднимаюсь с дивана и иду в спальню.
На пороге, приоткрыв дверь, стоит Олеся. Все такая помятая,теплая, румяная после сна. Видит меня и улыбается:
– Ма-а-ама, – нежным детским голосом, выворачивая душу наизнанку.
– Привет, Зайка, – присаживаюсь рядом с ней на корточки, поправляю белые волосики, целую в носик, - выспалась?
Она что-то бубнит на своем малышовом языке,тянет ко мне ручки.
Прячу поглубже свое состояние, чтобы не напугать и не расстроить ее. Не надо ей знать о том, что у мамки сердце бьется как раненый зверь в оковах. Для нее мир всегда солнечный, так пусть таким и остается.
Делаем с ней все детско-горшковые дела, я ее умываю, надеваю платьице и отпускаю.
Олеся идет в большую комнату, но на пороге замирает, удивленно расставив ручки в стороны. Обернувшись, смотрит на меня с таким выражением, словно хочет сказать: "Он все еще здесь???".
Здесь, малышка, здесь. И он тебя не оставит, не бойся. Теперь я это знаю точно.
Леся цепляется за мою руку и только после этого заходит в комнату, не сводя с Артема сосредоточенного взгляда.
Усаживаю дочь на диван, между мной и отцом. Она смотрит то на него, подозрительно насупившись, то на меня, пытаясь понять мою реакцию. Ободряюще улыбаюсь ей, показывая, что бояться нечего.
Леська хмурится и показывает в его сторону ручкой,издавая короткое «У», словно спрашивает, кто он и что здесь делает.
Зорин смотрит ңа нее, не отрываясь,и у него такой взгляд, что не могу выдержать:
– Я сейчас, - подорвавшись на ноги, торопливо иду на кухню. По щекам уже бегут горькие слезы,и на сердце такая тоска, что словами не передать. Оно заходится от боли, захлебывается кровью.
Прикрываю за собой дверь, и, зажав рот рукой, сползаю по стене вниз.
Господи, да что же это такое?
У них год украли. Безжалостно, хладнокровно лишили их друг друга. Круглова, с ее желанием отомстить мне за необдуманные слова и... я.
Почему я поверила ей? Почему??? Почему поверила безликим письмам, а не внутреннему голосу, кричавшему, что все неправильнo, что это не он.
Я дура. Я реально дура. Махровая, не видящая ничего дальше своего носа, не способная решить, что действительно важно, а что – просто туман.
Нет никакой ничьи! У меня перевес в сотню баллов.
В один миг все то, чем я гордилась, обращается в прах. То, что преодолела трудности, справилась, все сама, одна, без чьей-либо помощи. Маша не в счет. Что в этом хорошего? Ведь всего-то и надо было справиться с одной единственной вещью: со своими сомнениями. И все было бы иначе. Вместо того, чтобы думать о том, как уехать на другой край света, надо было пытаться до него достучаться, раз за разом, пока не удалось бы это сделать.
Надо было добиваться личной встречи всеми правдами и неправдами, а не бежать, поджав хвост и жалея себя.
Надо было... да какая разница, что надо было, уже поздно.
Я просто их разлучила, лишив возможности быть вместе. Как это исправить? Как отмотать время обратно и сделать свой выбор в пользу любви и доверия, а не в пользу чужой лжи?
Заставляю себе подняться на ноги,тру мокрое от слез лицо, смахивая слезы. Господи, какая же я истеричка. Любительница полить слезы вместо тoго, чтобы искать решение проблемы.
Может, хватит уже?
Наливаю себе стакан холодной воды и выпиваю его залпом, потом умываюсь, склонившись над раковиной.
Кое-как успокаиваюсь и иду обратно.
Οлеся все так же сидит на диване, пристально рассматривая отцовские часы, крутя их в руках.
Зорин наблюдает за ней с легкой улыбкой, привалившись спиной к спинке дивана.
Снова больно в груди так, что не продохнуть. Смотрю на них двоих, медленно сползая в пропасть. От осознания, что все изначально могло быть иначе, если бы не моя трусость.
– Тём, - шепотом, дрожащими губами.
Он поднимает на меня вопросительный взгляд. Хмурится, рассматривая красную, заново зареванную физиономию.
– Прости меня, - шепчу чуть слышно, чувствуя, как сводит в груди,– прости, что поверила ей.
В глазах опять скапливаются слезы. Как же хочется вернуться назад и все переделать, переписать нашу историю.
– И ты меня, – такой же тихий ответ.
Он протягивает мне руку. Дрожащими пальцами прикасаюсь к крепкой теплой ладони, все еще не в силах унять рыдающее сердце. Артем сжимает мою руку, переплетая наши пальцы. Я сжимаю в ответ, крепко, изо всех сил, зная, что не смогу отпустить. Никoгда.
Артем провел у нас весь день до самого вечера. Мы с ним мало говорили, в основном молчали, слушая дыхание друг друга.
Между нами находилась Олеся, постепенно начинающая привыкать к его присутствию.
Под вечер она уже перестала нервно оглядываться при каждом его движении. На руки, конечно, не пошла, но милостиво разрешила себя потрогать. При этом пристально следила за его рукой, а то вдруг небритый мужик отщипнет кусочек вкусной пузяки?