Тимур кивнул.
— Наверное, все дело в том, что мы просто живые люди. И день за днем, шаг за шагом, двигаемся на ощупь. Нам страшно и нам непонятно. Мы не знаем, что ждет нас за поворотом. И боимся свернуть. Потому что если идти по прямой, то видно хоть какую-то перспективу.
— А как же эта пресловутая любовь? Разве один человек остается с другим человеком, даже если это больно и унизительно, не из-за любви?
— А что это такое?
От возмущения Тимур даже руками всплеснул. И уставился на Лизу. В глубине её глаз тлели крошечные искорки. Пересекающий губы шрам слегка подрагивал.
— Вы издеваетесь надо мной? — неуверенно спросил Тимур.
— Немного, — легко признала она. — Но ведь на самом деле, Тимур, это основной вопрос. Я, например, уверена только в одном: любовь делает нас лучше, а не хуже.
— Значит, вы не любили моего отца? — быстро спросил он.
— А секс с женатым мужчиной делает меня хуже?
— Стоп. Никаких разговоров о сексе.
— Нам нужно кодовое слово?
Вот теперь она уже откровенно смеялась.
— Давай будем есть торт, — предложила Лиза таким низким голосом, словно имела в виду что-то совершенно неприличное. Вроде ограбления банка.
— Помилуйте. Глухая ночь уже.
— Значит, нам никто не помешает.
— У меня мурашки от вас, — признался Тимур, доставая коробку из холодильника.
Лиза немедленно заглянула внутрь. Пустые полки и бутылки с водой.
— Господи Иисусе, — пробормотала она, — как ты еще только ноги не протянул?
— В основном потому, что без устали занимался самоедством.
— У тебя появится язва к тридцати годам. В сорок случится первый инсульт. В пятьдесят — инфаркт. В шестьдесят отлетит какой-нибудь тромб, и привет. Из замкнутого мальчика ты будешь постепенно превращаться в желчного холостяка. Все будут говорить о тебе «этот отвратительный прыщ».
— Прыщ?
— Прыщ, — твердо сказала Лиза, забрала у него коробку с тортом и поставила на стол.
— И все эти выводы вы сделали из моего пустого холодильника?
— Есть что-то опасное в людях, у кого в холодильнике прошлонедельная картошка не покрывается плесенью.
— Елизавета Алексеевна! — получилось слишком мало укора и слишком много содрогания.
Лиза засмеялась, отрезала щедрый кусок шоколадного торта и плюхнула его на тарелку Тимура.
— Этот торт призван спасти меня от страшного будущего, в котором я превращусь в человека-прыща? — с опаской разглядывая эту глыбу сахарного диабета, спросил он.
— Ну может быть, ты хотя бы перестанешь хлопаться в обмороки, как беременная от конюха принцесса.
— Мне кажется, тебе тоже надо пойти на хоровое пение.
— Спасибо мам, но нет. Вернее, я подумаю об этом, ок?
Оглушающая тишина стала Тимуру молчанием.
Он оглянулся.
Инга с мамой сидели на диване и смотрели на него с одинаковым выражением лица.
— Что? — раздраженно спросил Тимур.
Четырехлетний Марат встал с ковра и подошел к нему, протягивая своего мягкого пони.
— Да что с вами обеими такое?
— Видишь ли, Тим, — осторожно сказала мама. — Про хор я говорила Инге. Мне и в голову не пришло бы пригласить тебя на групповое пение. На групповое что-нибудь. Как ты вообще мог подумать, что я предлагаю тебе?
Инга вдруг захихикала.
— Представляю себе Тимура, поющего в хоре. Ой, мамочки!..
Марат подумал и неуверенно засмеялся тоже.
— Ты маленькая обезьянка, — с чувством сказал ему Тимур.
— А ты — псих-одиночка, — не осталось в долгу милое дитя. Видимо, именно так и именовали Тимура в семье сестрицы.
— Как мило, — сказал он Инге и сел на пол перед Маратом. Детеныш моментально вскарабкался ему на колени.
— А тебя, мартышка, — спросил его Тимур, — любовь делает хуже или лучше?
— Знаешь, я какой сильный? — заявил Марат.
Мама и Инга задумчиво переглянулись.
8
Тимур почти ушел из дома мамы, когда его остановил длинный звонок проводного телефона — странный атавизм, который нравился его отцу.
Взяв трубку, Тимур услышал:
— Особенно плохо по ночам, правда? Словно бы оказываешься в каком-то глухом подвале, где нет ни дверей, ни окон. Липко, душно, холодно. Тебе хорошо было — все ночи были твоими. Ты спала с ним каждую ночь из года в год. Как тебе теперь спится, Марина?
Голос был приглушенным, полным ненависти и боли.
— Кто вы? — спросил Тимур.
— О, Тимур, — рассыпался горохом этот голос, — дикий, пассивный мальчик, у которого нет энергии на то, чтобы жить. Как ты справляешься со своим горем?