— Я вовсе…
— Ну конечно. Кто угодно может на вашей кафедре обыскивать сумки сотрудников. У вас так принято. Наталья Михайловна, давайте поговорим начистоту. Я все-таки его сын. А вы называли себя его другом.
Она вздохнула.
— Несколько лет назад я увидела, как Руслан ругается с какой-то женщиной. Никогда в жизни не видела его в такой ярости. После того, как он ушел, она плакала на ступеньках института. Мы разговорились.
— Ваше любопытство никогда не дремлет.
— Она представилась матерью Елизаветы Скамьиной. Сказала, что её дочь связалась с женатым любовником. Что она пыталась убедить его завершить эти отношения, что она беспокоится о нем…
— О нем? — переспросил Тимур. — Наталья Скамьина беспокоилась о НЕМ?
Завкафедры пожала плечами, опустила глаза, без всякого смысла переставила местами чашки на столе.
— Она сказала, что её дочь убийца. Что она не уравновешена.
— Простите, — быстро сказал Тимур и стремительно вышел из кухни.
В ванной он долго смотрел на свое лицо в зеркало, пытаясь начать дышать и перестать ненавидеть.
Никогда никого он ненавидел так сильно, как в эту минуту мать Лизы.
Ненависть раздирала его, острыми когтями кромсая внутренности.
Это было больно, куда больнее, чем тогда, в такси, когда он мчался к Лизе и ему очень хотелось увидеть её как можно быстрее.
— Господи, — пробормотал Тимур, открыв шкафчик. Из аптечки он достал болеутоляющее и успокоительное, слепо закинув в себя и то, и другое.
Через несколько минут, когда стало немного легче, он вышел из ванной и увидел, как завкафедры перебирает бумаги на тумбочке у входа.
— Что вы опять ищете? — спросил Тимур практически без всяких эмоций.
Она подскочила на месте и обернулась.
— Тимушка, а где Лиза? Её мама не может её найти.
— Вы знали, что отец собирается нас бросить? Что он хочет уйти к Лизе? Это вы рассказали об этом Наталье Скамьиной?
— Руслан Ибрагимович никогда бы не принял такого важного решения, не посоветовавшись со мной, — ответила завкафедрой, пытаясь собрать остатки своего самообладания.
— И что вы ему посоветовали?
— Перестать валять дурака. Пятьдесят лет — опасный для мужчин возраст. Они начинают делать всякие глупости.
— Кажется, он мало ценил ваши советы, — проговорил Тимур, борясь с отвращением. Он сорвал с вешалки шубу завкафедры и сунул её руки своей гостьи. — Вам пора. Не забудьте оформить Елизавете Алексеевне отпуск. И постарайтесь больше не попадаться мне на глаза.
— Но, Тимушка…
— И перестаньте, ради всего святого, докладывать Наталье Скамьиной о каждом шаге её дочери. Вы же, в конце концов, не собачка на побегушках. Займитесь чем-нибудь другим.
— Но Тимушка…
— Жизнь Лизы никого из вас не касается. Всего доброго.
Он, практически, выставил старушку за дверь и медленно закрыл все замки.
Выбросил торт в мусорку.
Тщательно перемыл все чашки.
Принял горячий душ.
Надел одну из ужасных полосатых пижам Лизы, безнадежно пытаясь уловить её запах.
Свернувшись калачиком на кровати, Тимур снова и снова спрашивал себя: что дальше?
Как сделать так, чтобы эта женщина больше никогда не приближалась к той, кто формально считался её дочерью? Как избавить Лизу от удушающей гнили, отравляющей всю её жизнь?
Баюкая боль в своей груди, Тимур всё пытался просчитать: станет ли Лизе хоть немного легче, если однажды он возьмет нож и убьет Наталью Скамьину?
— Тебе нельзя здесь находиться.
— Иди сюда.
Взяв Лизу за руку, Тимур увлек её на лестничную площадку.
В шесть утра травматологическое отделение еще только просыпалось. Медсестры разносили градусники, в коридорах еще горел по-ночному приглушенный свет, и тишина, нарушаемая лишь негромкими шагами, казалась такой приятной.
Между этажами коридора гуляли сквозняки, Тимур сел на ступеньку, усадил на свои колени Лизу и накрыл её полами своего пальто.
— Почему ты так упрямый, — спросила она одновременно расстроенно и сердито, но её тело само собой так плотно прижалось к Тимуру, что ему стало даже не так уж и больно. Вдыхая в себя запах её волос, уже успевших пропитаться тем особенным, больничным запахом, который всегда и на всех наводит тоску, он зажмурился, наслаждаясь этой близостью.
— Я так рад тебя видеть, — пробормотал он в её плечо, она повернулась к нему, чтобы что-то возразить, и Тимур успел поймать её губы. С какой-то ненормальной радостью узнавания он ощутил её тонкий шрам, погружась в поцелуй, как в желе. Он целовал Лизу с величайшей нежностью, как самый драгоценный дар в своей жизни. Целовал — и не мог остановиться, словно находился в самой конечной точке этого мира, и от края его отделяла только эта женщина на его коленях.