— А, каблуки и яркая помада, — вздохнула старушка. — Странно, что ты вспомнил про Скамьину. Они с Русланом Ибрагимовичем не жаловали друг друга.
— Да неужели, — не удержался Тимур от язвительного комментария. — Тем не менее, мне бы хотелось передать ей кое-что.
— Что же это? — ревниво спросила завкафедрой.
— Не знаю. Кажется, это чья-то курсовая. На ней стикер «показать Скамьиной».
— Вот как, — утратила всякий интерес к происходящему завкафедрой и скучно продиктовала адрес, велев «поцеловать маму».
Лиза открыла дверь сразу, как будто стояла с той стороны и ждала, не постучит ли кто-нибудь.
Без косметики она снова превратилась в невзрачную моль, косой шрамик поперек губ подрагивал, словно Лиза пыталась сдержать то ли смех, то ли слезы.
— Тимур? — она вроде бы не удивилась. — Проходи.
Представив, сколько раз переступал через этот порог отец и что он творил за ним, Тимур поспешно сделал шаг назад.
— Я подожду вас во дворе. На качелях, — хмуро сказал он.
Лизы не было так долго, что Тимур даже заподозрил, не наводит ли она там марафет.
И почему-то испытал раздражение, когда она наконец появилась — все в той же ситцевой пижаме в больничную полоску. Мышиного цвета волосы были собраны в тощий хвостик.
— Зачем пришел? — спросила она довольно недружелюбно. — Вряд ли ты вдруг решил слиться со мной в объятиях поддержки и моральной взаимопомощи.
— Для чего вы звоните моей матери? Разве мало того, что вы отравляете мою жизнь?
Лиза слегка оттолкнулась от земли, раскачивая детские качели.
— Так я и думала, что с какими-нибудь претензиями, — объявила она без всякого выражения.
Тимур встал перед ней, ухватив поручни качелей, и притянул их к себе поближе.
Он рассматривал её круглое и сложное лицо так близко, что мог пересчитать ржавые крапинки на радужке.
— Не надо больше звонить, — сказал он. — Чего вы хотите? Воспоминаний о нем? Утешения? Понимания? Я вам предоставлю всё, что потребуется. Не беспокойте маму.
Она смотрела на него так пристально, как будто пыталась отыскать ответы на какие-то сложные вопросы.
— Хорошо, — решилась Лиза наконец. — Я всего хочу. Разговоров. Утешения. Понимания. Я хочу, чтобы ты приходил каждый раз, когда мне нужно будет вспомнить его лицо. А взамен, — шрам на её губах снова невесомо дрогнул, — я сделаю так, чтобы звонки прекратились.
Тимур кивнул.
— Только одна поправка, — ответил он, — в эту квартиру я не войду. Захотите вспомнить его лицо — приедете ко мне сами.
Она криво улыбнулась.
— Конечно.
4
Исполнительная Лиза вежливо выдержала пару дней и позвонила предварительно:
— Можно я загляну к тебе завтра вечером? Тебе не слишком обременительно будет?
Тимуру было, само собой, обременительно, но он кивнул.
И только потом понял, что во время телефонного разговора молча кивать как-то бесполезно.
— Приезжайте, — сказал он, — только не рассчитывайте на ужин.
— Твой отец говорил, что ты предпочитаешь есть в одиночестве, — легко согласилась она.
Этот звонок моментально и как-то радикально испортил Тимуру настроение.
Во-первых, вечер в одной квартире с Лизой казался ему какой-то изращенной пыткой и насилием над его психикой. В-вторых… разве отцу нечего было больше делать, как рассказывать своим бабам о привычках сына?
При мысли о том, как много еще Лиза знает про него, Тимура снова и снова скручивали приступы тошноты.
— Ты очень похудел, — грустно сказала ему мать, когда он заглянул к ней вечером. — Плохо спишь, плохо ешь?
Она, как ни странно, выглядела как всегда. Суховатая, подтянутая, немногословная.
Человек не слов, но дела.
Не эмоций, но поступков.
Тимуру захотелось обнять её, как в детстве, но от только улыбнулся.
— Всё хорошо. Я в порядке. Тама за мной приглядывает.
— Славная девочка, — отозвалась мама. — Вы еще не думаете о свадьбе?
— Не думаем, — коротко ответил Тимур.
— Ты никогда не женишься, — коротко взглянув на него, заметила мать. — Не знаю, почему ты у нас вырос таким диким.
— Я не дикий, я самодостаточный, — Тимур проверил краны и вынес мусор.
Он не знал, что еще сделать для матери.
Лиза пришла ровно в восемь, как они и договаривались. Тимур даже подумал о том, что не стояла ли она за дверью, дожидаясь минутной стрелки.
Она снова была совсем без косметики и каблуков, неброское темное платье, шлепки, белый шрам поперек бледных губ.
Человек — моль, человек — тень.
Ни индивидуальности, ни яркости, ни пыла.