Тимур, у которого за всю его жизнь не завелось не то что хотя бы одного, самого завалящего друга, но даже условного приятеля, такой социально активности поражался. Он не мог понять, для чего Лизе все эти разговоры и контакты, и как она не треснет по швам от такого количества слов.
Лиза приходила после работы и начинала раздеваться с порога, скидывая с себя уличную одежду. Тимур шел следом ней и подбирал юбки и блузки. С удовольствием облачаясь в свои невообразимые больничные пижамы, Лиза снимала макияж и без ярко-красных губ и густо накрашенных глаз снова становилась человеком.
Довольно равнодушная к еде, она могла поужинать чем угодно, хотя бы пачкой чипсов. По вечерам Лиза топала следом за Тимуром на кухню и с любопытством и непониманием наблюдала за тем, как он колдует над ужином.
Для чего нужно тратить столько времени и усилий ради тарелки еды, которая исчезнет за пятнадцать минут, Лизе было недоступно.
К подтруниваниям и подшучиваниям Тимур относился довольно равнодушно. Он был действительно толстокожим, язвительность отца позволили ему отрастить какую-никакую броню.
Но когда Лиза совсем распоясывалась, Тимур отставлял сковородку и целовал Лизу в мягкие смеющиеся губы, и она с готовностью отвечала ему, словно только этого и ждала.
Словом, жить с Лизой оказалось не так ужасно, как мог предположить Тимур, поэтому ему не нравились её вопросы, зачем, собственно, они это делают.
Один раз она пришла довольно поздно, и от неё пахло вином и сигаретами, и проведенный в одиночестве вечер вдруг разверзся перед Тимуром, как бездна.
Иногда он ловил на себе её пронзительные, острые взгляды, под которыми сразу становилось неуютно, как будто на Тимура попадал колкий холодный дождик.
Он порывался спросить, почему Лиза так смотрит на него так, но не спрашивал.
Тимуру вообще казалось, что мир вокруг стал хрупким, стеклянным, а лишние вопросы или, что еще хуже, ответы, могут разбить его вдребезги.
И только ночи стали горячими и полными жизни, пылающими пожарами выжигая в душе Тимура все обиды, все слова, которыми отравлял его год за годом отец. Казалось, что Лиза тоже цепляется за него изо всех сил, иногда вспарывая Тимуру кожу до крови. Она цеплялась за него и шептала что-то сбивчивое, неразборчивое, иногда он ощущал соль её слез под губами. Было что-то отчаянное, горькое, исступление в том, как сильно Лиза целовала его в темноте и как до утра не ослабляла объятий. Но по утрам она просыпалась самой обычной, взлохмаченной, неряшливой, ленивой и смеющейся. Он варил ей кофе, а она оставляла на кружках следы от помады.
И не было в дневной Лизе никакого ночного отчаяния и надломленности.
Зазвенели ключи, хлопнула дверь, зашуршал в коридоре плащ, взвизгнули молнии высоких сапог Лизы. Она вошла на кухню, уже расстегивая на себе блузку.
— Почему ты сидишь на полу? — заглянув за барную стойку, спросила она.
Короткие волосы упали ей на лицо, яркий макияж, небольшая грудь, тенёта в уголках губ.
Уставшая некрасивая женщина среднего возраста, и нечего так глазеть на неё.
— Не бросай здесь свою одежду, — сказал Тимур.
Она фыркнула и швырнула в него блузку, скрываясь в коридоре.
Вскоре в ванной полилась вода, а Тимур так и сидел на полу с её блузкой в руках.
Лиза вернулась на кухню совсем другой, чисто умытой, со смешным хвостиком и в смешной пижаме. Села напротив него на пол.
— У тебя экзистенциальный кризис или ты просто завис? — спросила деловито.
— Ты старше меня на двенадцать лет, — ответил Тимур, — значит ли это, что ты умнее меня или опытнее? Что ты знаешь про эту жизнь немножечко больше? Что у тебя больше ответов?
— Или это значит, что у меня больше вопросов? — легко подхватила Лиза. — Значит, что знаю я меньше, а весь мой опыт скорее ставит меня в тупик, нежели указывает путь?
— Ненавижу эти твои пижамы, — пробормотал он, спуская ворот с её плеч. — Почему ты не носишь нормальное белье?
— Боюсь, что ты не вынесешь масштабов моей сексуальности?
Он засмеялся, а потом несколько раз быстро поцеловал Лизу в ямочку над ключицей.
— Сегодня мы сидим на полу и рассуждаем о жизни? — спросила Лиза и встала. Она вернулась почти сразу, в руках у неё был батон и бутылка молока. — Хочешь? — энергично жуя, предложила она, протягивая ему батон.
— Нет, спасибо, — отозвался Тимур. — На ужин будет говядина.
— И, судя по всему, планировались макароны, — засмеялась Лиза.
Тимур, оказывается, все еще держал в руках извлеченную из-под шкафа сухую макаронину.
— У меня столько вопросов, — пожаловался он и отпил молока из пластиковой бутылки, хотя всегда просил Лизу наливать сначала в стакан. — Но я вовсе не уверен, что готов к твоим ответам.
— Это что-то из области, что я к тебе чувствую или как я оцениваю наши отношения? — небрежно спросила Лиза и снова откусила от батона.
Однако за её небрежностью опять промелькнул и скрылся тот самый оценивающий взгляд, который так нервировал Тимура.
— Чего ты так боишься, Лиза? — спросил он, решившись.
Она не стала делать вид, что не понимает, о чем идет речь.
Поставила бутылку на пол и, протянув руку вперед, прикоснулась к его волосам. Пригладила несуществующий завиток, скользнула ладонью ниже, лаская его скулу.
— Тебя боюсь, Тимур, — ответила Лиза вполне серьезно. — Ты же живых людей только в кино видел.
— Не бойся, — быстро произнес он. — Кажется, мне вполне нормально.
— Нормально?
— Да. Мне вполне нормально рядом с тобой.
— Тимур, — с досадой сказала Лиза. — Ты все-таки деревяшка. Приличные мужчины своим женщинам серенады поют и сонеты посвящают, а тебе, видите ли, нормально.
— У тебя уже был мужчина с сонетами, — напомнил Тимур и тут же пожалел об этом, увидев, как беспомощно дрогнули её губы.
Ему не нравилась беспомощная Лиза, она причиняла странную тонкую боль под желудком. Но Лизы язвительной сегодня не было.
В качестве извинения Тимур поцеловал её открытую ладонь.
— Дурак, — голос Лизы дрогнул, но злости в нем не было. Скорее, это была нежность.
В горле Тимура словно воск расплавился. Он обнял её вместе с её батоном, и посыпались крошки, и бутылка с молоком покатилась по полу, оставляя за собой белый извилистый ручеек.
— Что ты ко мне чувствуешь? — смеясь, спросил Тимур. — Как ты оцениваешь наши отношения?
Лиза барахталась и возилась, а потом как-то очень удобно устроилась, лежа на его коленях. Она смотрела на Тимура снизу вверх, как смотрел на неё он, тогда, в парке у пруда, когда Лиза читала ему Шекспира.
Должно быть, она тоже вспомнила тот день, потому что улыбнулась. Дернулся белый тонкий шрам на её губах.
— Ты запретил мне влюбляться, — припомнила она. — Давай, сказал, жить просто и спокойно, без всяких страстей.
— Да, хорошо было бы, — мечтательно согласился Тимур.
— Ты же понимаешь, — спросила Лиза с неожиданной хрипотцой, — что моя любовь — как Гримпенская трясина? Никто не выберется оттуда.
— Никогда не ходите на болота ночью, когда силы зла властвуют безраздельно, — процитировал он. — Ты разве собака Баскервилей?
Однако она не поддалась его напускной беззаботности.
— Кто теперь знает, — выдохнула она, — что ждет тебя дальше?
Неожиданно для себя Тимур, много раз обещавший себе не разговаривать с Лизой об отце, второй раз за вечер нарушил собственные обещания:
— Безумные женщины губительны и пугающи. Они отвращают и притягивают к себе одновременно. Ни один мужчина добровольно не уйдет от такой женщины, — повторил он слова отца.
Лицо Лизы изменилось так стремительно, что Тимур не успел ничего понять, а она уже вскочила на ноги. Изумленный, он тоже быстро поднялся и встретился лицом к лицу с разъяренной фурией.
— Не смей, — сердито воскликнула она, — говорить, как он. Это Руслан был безумен! Он всё видел словно в кривом зеркале. Искаженные картины реальности. Он умер, слышишь, и мы оставим его за дверью и не будем впускать в эту квартиру.