Неожиданно в квартире начались громкие скандалы, мать стояла насмерть: не пущу.
Избранником Тани Семеновой оказался пожилой вдовец — татарин с двумя детьми. Где и как она познакомилась с ним, как встречались, как сдружилась с детьми — это была тайна.
Он пришел знакомиться и был позорно публично изгнан на глазах у всего двора. Мать вцепилась в Таню руками во дворе, он не решался драться с матерью невесты, беспомощно стоял рядом, его дети топтались поодаль, держали в руках подарочные пироги и плакали.
Соседи — рабочий экскаваторного завода Чистяков и инженер Бергсон, бывший чемпион Узбекистана по боксу, — молча подошли и оторвали Танину маму от Тани. Она зарыдала у Бергсона на груди, в это время Чистяков затолкал в такси Танин чемоданчик. Смущенные дети протянули ему пироги.
Таня с новой семьей уехали, а мужики повели Танину маму с пирогами домой. Сосед Рагутин принес чекушку. И все они долго ее утешали.
Таня родила еще двоих детей, и со временем все помирились.
Кремерша была забавная соседка. Кровати, связанные бантом, в спальне, порядок, салфеточки, сахарницы-сухарницы-конфетницы, счастье каждую минуту от праведного бытия. Ихняя дочка сбежала в Ленинград, училась там и вышла замуж за алкоголика, но местного, чтобы прописку иметь и не возвращаться среди салфеточек жить.
У них, Кремеров, пенсионеров союзного значения, ветеранов войны и старых большевиков, все было правильно. Отрывной календарь каждый вечер прочитывали и выкидывали, газеты складывали в стопку. Жизнь у них шла как кукольная — каждую минуту знали, что надо делать. Они вообще добрые были — сидели с нами, когда надо, организовывали на праздники. Про Ленина стихи читать, и все такое правильное. Они были партии благодарны, хотели эту благодарность привить и нам, и следующим за ними поколению. Мы были неблагодарные дети — чурались их, скучно с ними было, хотелось гадость сотворить. Плюнуть на пол, бумажки у них в туалете изорвать.
Я думала: почему так? Почему мне хочется плохое сделать им, таким хорошим людям? Почему меня Бог не оберегал от зла или знание добра не оберегало? Я старалась вести себя правильно, только один раз бант с кровати сперла, и то не для себя, а для Зигатуллиной из нашего класса — ей красный бант хотелось.
Как бы пристроиться к идеалу навсегда? Идти с ним рядком, с такими вот Кремерами-большевиками в ряд без задней мысли? И чтоб плохое, озорное не чесалось внутри?
Когда старый Кремер умер, приехала дочка из Ленинграда. Печальная во всем — и муж-пьяница, и отец мертвый, и работа в больнице тяжелая, и с матерью надо что-то делать, да кто ж ее в Ленинграде пропишет? А еще ее осуждали соседи — вот, бросила родителей.
Получается, не жить никому своей жизнью. Сплошной долг отдачи. Так вот все по цепочке и живут — долгом. А счастье? Птица для полета? Свобода, там? Жизненный выбор? Куда девать их?
Ну забрала она мать в свою коммунальную комнату, восемь соседей, очередь в ванной. Та через полгода обратно приехала — зять ругается, грязь на кухне, кастрюли не чищены, календаря нет.
Умерла одна, квартира пропала — соседи негодовали.
— Вообще, деточка, в это просто нельзя поверить!
Я была в Китае, медицину преподавала и посылала сестре в лагерь лапшу из Пекина. В лагерь! И посылки приходили. И даже никто не смел украсть, потому как заграница.
Сестра в лагере в Сибири читала лекции по Древнему Риму вечерами, даже вертухаи слушать приходили! А я в Пекине в университете преподавала западную медицину. Неисповедимы пути твои, Господи!
Вообще, нам китайцы так и говорили: ваш неправильный сталин умрет скоро. Мы втайне молились, чтобы умер. А с другой стороны: ну умрет, а заменят кем? Таким же…
Китайцы тогда казались счастливыми. Казалось, что у них, как у нас после революции, подъем души и доверие друг к другу. Мы истосковались по доверию. Вот засыпаю, и снится мне, что коллега мой Сидоров на меня донес. Когда в посольство приглашали — боялись. Как будто в нквд идти.
Да ладно, пережили. Сейчас мне главное, чтобы Алеша выздоровел.
Алеша — врач, сын профессора Ивановой, — привил себе какую-то тропическую заразу, чтобы испытать на себе новое лекарство.
Выжил.
— Турецкий шпиён, турецкий шпиён идет! — кричал Борька.