На ужин я приготовил паштет (да-да, тот самый «страсбургский пирог нетленный») из гусиной печенки.
К вечеру поднялся ветерок (милый, желанный, юго-западный, норильский), тучи стало разносить, потеплело, выглянуло солнышко. И сразу же стало тепло (в сравнении с утром, разумеется). Снег начал стремительно таять, скалы и осыпи высыхать, а пары воды возле земли, конденсируясь, превращаться в плотный и белый, как вата, туман. И вот уже толстое ватное одеяло поползло в нашу долину изо всех ущелий и распадков, стекая вниз по осыпям, клочьями полетело со скал, так что вскорости нам ничего не стало видно в десяти шагах.
Тем не менее Валера успел заметить на ближней осыпи движущийся белый комок — это заяц! Схватив мелкашку, наш охотник, пригнувшись, побежал вверх по склону. Фрам, разумеется, бросился за ним, но я вовремя успел перехватить его и посадить на поводок. Ах, как рвался он с привязи, как скулил, услышав Балерины выстрелы!.. Но спускать его с поводка было никак нельзя: во-первых, он тут же распугал бы всю дичь в округе, во-вторых же, в таком плотном тумане Валера вполне мог застрелить и его самого.
Вскорости, впрочем, Валера вернулся ни с чем, как и следовало ожидать: туман так густ, что толком не видно даже мушки, где уж тут попасть в зайца! Фрам сразу же был спущен мною с поводка — он тотчас растворился в тумане. Кто знает, может, в этаком-то молоке ему и удастся подкрасться к какому-нибудь беспечному зайцу. Хотя для такого охотничьего подвига Фрам, пожалуй, еще глуп.
За последнее время вокруг нашего лагеря и в нем самом появилось множество полярных воробьев — пуночек. Нас они не боятся совершенно (их враги — полярные совы и канюки, то есть птицы, а все, что не может летать, им неопасно), а потому ведут себя эти милые птахи весьма беспечно: садятся на растяжки палаток, воруют со стола у нас крошки, а один нахальный птенец, едва выучившийся летать, уселся на ствол винтовки, прислоненной к стенке одной из палаток, что Валера тотчас зафиксировал на фотопленку (отличный вышел снимок, даже несмотря на туман!).
— А почему, скажите, все-таки здесь так много зайцев? — спрашивает Наташа. — И чем, интересно, они питаются тут зимой?..
— А зима здесь десять месяцев в году, — уточнил Эдик.
— В обычных-то местах обитания, — продолжала Наташа свои расспросы, — зайцы у осины или там у ивы кору зимой гложут, а здесь?
— И морозы, — добавил Эдик, — и пурги порядочные. Бывает, ветер тут так снег утрамбует, прямо асфальт получается.
— Словом, не Гагры, — вздохнула Люся.
— Ну, должно быть, на осыпях да на крутых откосах, где снег не держится, грызут они мхи и лишайники, сухую травку между камнями находят, — фантазирую я. — Правда, с этого не разжиреешь...
— Зато зимой тут благодать другая, — вмешался Лев Васильевич. — Волков нет. Одними зайцами волкам нипочем не прокормиться, основная пища этих санитаров — олени. А олени по осени на юг уходят, к границе лесотундры; волки, естественно, за ними следом... Вот так и живут тут зайцы: летом сытно, тепло, но смотри в оба, чтобы тебя не сожрали. Зимой хоть и безопасно, зато холодно и голодно. Закон сохранения...
— Сохранения чего? — не понял Валера.
— Всего, — пожал плечами Лев Васильевич и рассказал историю, которую я изложу в собственном пересказе.
На Рыбаке (это географическое наименование какого-то таймырского места километрах в пятидесяти к югу от Челюскина) в начале пятидесятых годов решили большой лагерь устроить: завезли в навигацию все, что положено, и в том числе целую пропасть продуктов: муки, крупы, соли в мешках, ну и всего прочего... А тут вскорости произошли в нашей стране глобальные перемены, так что с лагерем этим пришлось распроститься, а запас провианта, созданный на многие годы вперед, остался: вывоз его стоил бы много дороже самого этого провианта. И вот, значит, представьте себе такую картину: тундра, на много верст вокруг — ни души, и кругом одни только продукты. Первыми это дело поняли, как ни странно, зайцы и собрались туда со всей округи. Уже через месяц они на вольных харчах разжирели так, что стали размером чуть ли не с оленя. Следом за ними в Рыбак на откорм пришли олени, вместо того чтобы откочевать к югу, они пошли стадом на север — к крупе, муке и, главное, соли. Ну, а следом за ними, разумеется, двинулись волки, песцы, совы — словом, все живое. Года четыре спустя геологи, проводившие в этих местах съемку, увидели потрясшую их воображение картину. Огромные, заплывшие салом зайцы, которые уже разучились бегать и передвигались ползком — от мешка к мешку; раскормленные до карикатурных размеров олени, потерявшие интерес ко всему, кроме муки и соли; волки (тоже разожравшиеся до «пределов, дозволенных природой»), время от времени как бы нехотя задиравшие кого-нибудь, кто подворачивался под лапу (и зубы), и что самое удивительное — все это зверье совершенно не дорожило своей жизнью и безучастно относилось к смерти, которая тоже шла к ним как бы нехотя. Вот такая была картинка, овеществленная пародия на общество всеобщего благоденствия.
— Выходит, — подытожил этот рассказ Валера, — это хорошо отчасти: вот так голодовать и непрерывно спасать свою шкуру, а?
— Кто знает, что в нашей жизни благо, а что несчастье? — вздохнул я и развел руками.
9 августа
И опять нынче не было вертолета. Ну что же, появилась у меня некая определенность (хотя и грустная): на озеро я не лечу, в Бухте Ожидания не буду, полярников (и в их числе стерлиговского героя) не встречу.
А погода установилась: стало тепло, безветренно. И опять откуда ни возьмись появились комары. Мохнатые, полудохлые, едва крыльями шевелят, но ведь летают и даже норовят укусить! Где же, интересно, они отсиживались все эти дни, спасаясь от снега и ледяной крупы? Сплошные биологические загадки вокруг!
А положение наше между тем ужасно: вертолета нет и неизвестно, когда он будет; ближайший сеанс связи в субботу, то есть двенадцатого числа, причем нет никакой гарантии, что он состоится; и, что самое ужасное, у нас на исходе топливо. Что же нам делать-то?! Ведь просто сидеть сложа руки невозможно! Как же все-таки связаться (желательно напрямую) с авиаотрядом?!
Можно пойти на восток, на полярную станцию, что на восточном побережье Таймыра, на берегу моря Лаптевых, в бухте Марии Прончищевой. Это не так уж и далеко, всего километров сто пятьдесят напрямик. Но что это за сто пятьдесят километров! Сплошная болотяга, кочкарник, речки, ручейки и озерца. При всем том еду (на десять дней, как минимум), спальные мешки, палатку, оружие и керосин придется тащить на себе. Причем (а это, может быть, самое главное) у нас с собой нет подробных карт на этот район.
Можно пойти на юг, в Косистый. Это чуток подальше, но все те же прелести дороги (правда, на этот район карты у нас есть) и плюс Хатангская губа моря Лаптевых, через которую каким-то манером надо суметь переправиться.
Можно пойти на северо-запад, на южный берег озера Таймыр, как-то переправиться через него (в самом узком месте это всего шесть километров) на полуостров со странным названием Туруза-Молла, там лежит наша дюралька с мотором, к ней горючее, кое-что из продуктов и снаряжения. Оттуда на лодке с мотором уже дойти вдоль берега озера до полярной станции «Бухта Ожидания» (тем более что нам туда так и так придется добираться). Всего по карте это около четырехсот (!) километров, но зато все водой. По нашей Хутуду-Яме добраться до Мурптамы-Тари (что за ужасный язык у этих нганасан!), а по ней до Малахай-Тари, а там уже и до озера рукой подать.
Правда, реки, текущие по равнинной тундре, сильно петляют и местами разливаются на огромное пространство (и тогда, разумеется, мелеют), но все равно на резиновой лодке это много легче и быстрее. Смущает, правда, переправа через озеро на резиновой лодке. Сделать это можно только в полный штиль, которого на озере Таймыр не бывает почти никогда[16].
16
Бывал я впоследствии на озере Таймыр, знаю, что это за стихия, и опишу это в одном из своих последующих дневников. Сейчас же со всей ответственностью могу сказать, что выбранный нами на Тулай-Киряке вариант был совершенно безрассудным.