А еще в аэропорту полно встречающих, потому что вот-вот сюда должен прилететь «Ил-18» из Адлера. Самолет опаздывает, и встречающие нервничают. Дело в том, что Алыкель с Норильском соединяет только электричка, никакого другого транспорта нет. И эта электричка, согласно расписанию, должна отправиться через полчаса, а следующая будет только завтра утром. Ну а сидеть в аэропорту да еще с детьми (с юга обычно едут именно с детьми) никому не улыбается. Встревоженные молодые мужчины осаждают маленький зеленый вагончик, умоляя железнодорожное начальство отложить рейс электрички хотя бы на полчаса. Никаких других поездов, кроме вот этой электрички, здесь более не ходит, так что, казалось бы, встревоженным мужьям и отцам можно было бы пойти навстречу. Но железнодорожное начальство непреклонно: график движения поездов — превыше всего. Звонили даже в Норильск на квартиру к какому-то большому начальнику, но и он не смог (или не захотел) помочь.
Наконец долгожданный «Ил-18» заходит на посадку. До отправления электрички остается восемь минут. Что же, те пассажиры, у которых нет багажа, может быть, еще и успеют! Самолет приземлился, подали трап. До отправления электрички осталось три минуты (спасибо хоть отправляется она прямо от аэропорта). Загорелые отпускники, подхватив на руки детей и авоськи с экзотическими южными плодами, вскачь несутся через летное поле. Кто-то упал, кто-то расколол арбуз, кто-то рассыпал персики! Плевать! По этим плодам, по чьим-то рукам и ногам несутся обезумевшие люди к электричке, которая вскоре, протяжно загудев, медленно отходит от платформы, увозя немногих счастливчиков.
Сделал промежуточную посадку спейрейс «Ли-2», который везет в Хатангу детей из пионерского лагеря, что расположен был неподалеку от Красноярска, в селе Атаманово.
А нашего самолета все нет и нет. Но всему приходит конец, и ожиданию в том числе. Мы наконец-то садимся в долгожданный «Ан-24», и он берет курс на Красноярск.
Со взлетом я, как обычно, уснул и открыл глаза, когда колеса нашей машины коснулись бетона в городском (северном) аэропорту Красноярска. В городе глубокая ночь, нигде никакого транспорта, да и ни на чем мы не сможем добраться до дому, кроме как на такси (да еще и неизвестно, влезем ли мы в одну машину со всем нашим имуществом). Машин же на привокзальной площади нет ни одной. Лев Васильевич начал было излагать какие-то совершенно фантастические проекты относительно того, как нам с нашей рыбой добраться до дому, но тут на стоянку подкатило одинокое такси.
— Свободен? — кинулся я к шоферу (шоферы такси — народ капризный и своенравный, в особенности ночью, когда никаких альтернатив их транспорту нет).
— Разумеется, — изумился шофер, — для чего бы иначе я сюда подъезжал?!
— У нас вещей много, — радостно затараторил я, — подождите минутку, мы их сейчас подтащим.
— А где ваши вещи-то? — спросил шофер. — Далеко отсюда?
— Да нет, — махнул я рукой, — вон они, метров сто отсюда, не больше.
— Для чего же вам тогда вещи сюда тащить? — вновь изумился шофер. — Я подъеду.
Он подал свою машину задом, мы быстро загрузились, причем шофер даже помог нам таскать наши мешки и ящики. Машина заметно просела.
— Ого! — присвистнул шофер. — Однако вы не налегке. Издалека? — И покосился на наши обтрепанные штормовки.
— С Таймыра, — гордо сказала Наташа.
— А-а! — мотнул головой шофер. — Понятно!
Первым делом мы доставили Наташу в ее общежитие, а потом отправились домой ко Льву Васильевичу. Вся наша рыба долетела до дому в полном порядке (не зря продавец в Хатанге так тщательно проверял упаковку и крепеж ящиков). Лишь один из картонных ящиков с омулем разъехался с одного угла, и мне под ноги выпала прекрасная двухкилограммовая рыбина. Этого омуля мы и преподнесли в подарок диковинному шоферу такси.
— Большое спасибо, — растрогался он, — как это рыбина зовется?
— Омуль.
— А вы же говорили, что с Таймыра едете, а не с Байкала.
— Ну да, — ответил Лев Васильевич, — омуль вообще рыба северная, а в Байкале водится другой ее вид, именно байкальский омуль.
— А что с ним делают, с этим северным омулем?
— Едят.
— Да это-то я понимаю, а в каком виде?
— Да в каком угодно, — пожал плечами я. — Уху из него варить можно, солить его, в пирог класть... Только жарить нежелательно, а то он весь на сало изойдет.
— Ну надо же, — все разводил руками таксист, — диковина какая, северный омуль!..
Всему на свете приходит свой конец. Пришел конец и первому из моих таймырских дневников — в его последнем многоточии поставлена последняя точка. Всего я был на горячо любимом мною полуострове четыре раза: кроме описанной выше Тулай-Киряки-Тас, дважды побывал я на побережье моря Лаптевых, на мысе Цветкова, что далеко вдается в море как раз напротив острова Преображения чуть южнее бухты Марии Прончищевой (там полярная станция, на которую мы однажды чуть не отправились пешком); и еще один раз — в истоке великой реки Нижней Таймыры, которой истекает в Карское море залив Нестора Кулика, северная часть озера Таймыр. Дважды (не считая этих) привозил я с поля путевые заметки, которые когда-нибудь, возможно, тоже приведу в порядок, и тогда они продолжат мои бесхитростные, но, безусловно, правдивые записки. А теперь по уже сложившейся традиции несколько строчек в заключение.
Сперва о наших геологах, заброшенных на озеро Таймыр, которых мы со Львом Васильевичем и Наташей покинули на базе геодезистов. С самого начала ребятам крупно не повезло: в первом же водном переходе они попали в шторм, для этих мест, впрочем, не такой уж и сильный, но достаточный для того, чтобы оторвать от дюральки резиновую лодку со снаряжением и унести ее в открытое озеро, где она стала игрушкой ветра и волн. По несчастью, в этой резинке находилось все оружие, все сети и, главное, все наши карты (секретные в том числе тоже![19]).
Ребята на дюральке добрались до полярной станции, оттуда с помощью полярников начали планомерные поиски пропавшей лодки, утюжа на вездеходе и тракторе побережье озера. Резиновая лодка была хорошо укрыта брезентами, воды набрать не должна была, так что, если ее не бросило бы куда-нибудь на острые камни, она рано или поздно обязана была бы быть прибита к какому-нибудь берегу. Однако береговая линия озера Таймыр огромна, а в первых числах сентября на озере уже образуется ледяной припай (кстати, острый, как бритва), так что было от чего нашим геологам прийти в уныние. (Как, интересно, предполагали мы пересечь озеро на резиновой лодке — воистину нет предела наивности и инфантильности!) Дней через десять безуспешных поисков на полярку приехал рыбак с дальнего, юго-западного берега озера и привез нашу пропажу: ее выкинуло ветром туда (долго мы бы ее искали!), причем в аккурат к домику рыбака (редкостное везение!), ну а он резонно рассудил, что это, скорее всего, имущество геологов, а встретить их вероятнее всего в районе полярной станции: искать они наверняка будут оттуда. На радостях ребята расцеловали рыбака, а Эдик подарил ему свою любимую мелкокалиберную винтовку (царский подарок для тех мест), но толком поработать после этого нашим геологам не удалось: вскорости лег снег, обнажения закрылись, на озере стал образовываться береговой припай, который рос и набирал силу с каждым днем.
Через год после описанных здесь событий Лев Васильевич у нас в городке, в Институте геологии и геофизики, защищал свою докторскую диссертацию (при написании ее, я думаю, материалы нашего тулай-кирякского поля заняли не последнее место), причем одним из оппонентов был у него тот самый, глубоко почитаемый мною и упомянутый в этих записках профессор Николай Николаевич Урванцев[20].
19
А был это, еще раз напомню, одна тысяча девятьсот ceмьдесят второй год. Тогда шутки с Первым отделом были плохи!
20
К сожалению, Н.Н.Урванцев уже умер на девяносто втором году жизни. Дай бог всякому такую жизнь и судьбу!