И вот она — «Медвежка»: на узком длинном острове, черные скалы которого сваливаются в бледно-салатные торосы, прихотливо разбросаны разноцветные домики, а посреди них — оранжевая башня маяка. На главной площади станции возле домика кают-компании стоит большой полосатый столб со стрелками: до Северного полюса столько-то километров, до Южного — столько-то, до Сочи, до Монте-Карло, до Москвы, до Ленинграда и т. д. Стрелок этих с дюжину.
— А кто считал эти километры? — спросил я начальника Сашу.
— Мы и считали, — пожал он плечами, — по карте.
Обстановка на станции домашняя: повсюду чисто, удобно, красиво, уютно, не то что у нас в гостинице. На полярке четыре (!) цветных телевизора (с устойчивым приемом двух телепрограмм из Москвы), видеомагнитофон, приличная видеотека. Питание тут добротное и по-домашнему вкусное: кок Боря готовит со старанием и любовью.
Быт и повседневную работу полярной станции мы сняли довольно быстро — за два дня. Но главная наша цель здесь — снять белого медведя (а еще лучше — нескольких медведей). Нам выделили карабинера, полярника Володю с карабином, мне выдали ракетницу с ракетами, а еще каждому из нас дали по фальшфейеру и научили им пользоваться. Мы довольно долго бродили по острову и его окрестностям, залезали в страшные торосы, но ни одного медведя за три дня так и не встретили.
— Такое, видно, ваше счастье, — развел руками наш карабинер. — Медведей тут полно, к нам как-то на станцию за раз одиннадцать штук пожаловали. Но это бывает ближе к лету, когда открываются полыньи и образуется припай. Между прочим, третьего дня у нас тут медведь гостил — двое суток в сугробе у дизельной лежал и ушел в торосы, как только вы приехали.
— Не захотел сниматься, наверное, — сказал Давлетыч.
— Да нет, вони он не любит, а от вашего вездехода ветер как раз на него наносил.
— А почему их сейчас-то нет? — спросил я. — Сейчас-то никто не воняет.
— А бес его, этого медведя, знает, — пожал плечами Володя. — Может, потому, что собаки из поселка прибежали. Они любят на наших помойках копаться.
— Медведь, он собачек боится, — сказал я, проявляя эрудицию в полярных делах.
— Да никого он не боится! — махнул рукой Володя. — Вся неповоротливость его — сплошной обман. Только так он собачку «на зуб» берет, когда дело до серьезной разборки доходит. Не любит он их — это другое дело. Его и из карабина убить не так-то просто: десяток, а то и полтора выстрелов в голову (даже в ухо!) делать приходится, а уж что он за это время натворить может!
— Еще говорят, что он ракеты боится, — показал я на свое оружие.
— Как же, держи карман шире, — усмехнулся наш телохранитель. — Я сам видел, как он горящей ракетой, словно игрушкой, забавлялся, с лапы на лапу перекидывал. И дверь он любую выломать может и даже стену дома проломить. Вон на Челюскине случай был: медведь дверь высадил и в домик к метеорологам морду и одну лапу сунул да и снял скальп со спящего полярника (тот отдыхал после вахты). Снять-то скальп он снял, да в дверях его заклинило — ни туда ни сюда. А второй полярник схватил молоток — единственное оружие, которое в доме было, — да и давай лупить медведя по башке.
И убил, но сам поседел и заикой сделался.
— Так что же, выходит, никакой управы на него нет? — растерянно спросил я.
— Ну, вот разве только фальшфейер. Его он, как правило, боится. Причем не столько огня, сколько дыма и вони. Нам по технике безопасности вообще без фальшфейера из дома выходить запрещено: за это, бывает, даже лишают квартальной премии.
Вот с такими разговорами бродили мы по окрестностям острова, время от времени что-то снимая без особенной надежды на успех, потому что погоды категорически не было.
— Погода нынче никакая, — время от времени уныло повторял наш оператор.
Висела та самая белая муть, которая сливала небо со снегом, я уже писал о ней выше. Но, как ни странно, кадры, снятые тут, оказались едва ли не самыми красивыми в фильме.
Теперь, может быть, есть смысл сделать небольшое отступление с тем, чтобы еще раз поговорить о белом медведе. Это, безусловно, хозяин здешних мест, вечный бродяга, разгуливающий по торосам в поисках пищи. Все живое он может считать своей добычей, а если учует запах крови (а услышать его он может за несколько километров), тут уже держись! Вместе с тем знаменитое выражение: «Что ты ревешь, как белый медведь в теплую погоду?!» — полная ерунда. Этот зверь практически нем. Полуторатонный красавец лишь изредка шипит чуть громче рассерженной кошки, да и то только тогда, когда агрессивно настроен.
К сожалению, на «Медвежке» ни одного медведя мы так и не сняли. Правда, однажды на станцию он все-таки приходил, покрутился возле камбуза и ушел. Но было это ночью, когда мы спали, и лишь наутро на свежевыпавшем снегу увидели следы небольшого (года на полтора-два, как пояснил нам опытный Володя) хозяина здешних ледяных просторов.
А накануне отъезда нам натопили баню, и мы с удовольствием попарились, от души исхлестав друг друга настоящим березовым веником (веники припасены здесь на весь зимовочный цикл). При этом и весь процесс подготовки бани, включая «распиловку» прессованного снега и распарку сухих веников, мы сняли на пленку. Сняли также и сам процесс бани, и конечно же купание в чистых пушистых сугробах (накануне специально, как на заказ, выпал свеженький снежок).
А пока мы гостили (впрочем, не только гостили, но и работали — снимали) у полярников на «Медвежке», Петя просто улетел домой, в Новосибирск. Ошалев от безделья и многочасового лежания на кровати (спасибо хоть чаще всего с книжкой), он предпринял безнадежную, на наш взгляд, попытку отправиться восвояси, и, как ни странно, она ему удалась. Он выклянчил у продюсера Васи свой авиабилет до Новосибирска (через Красноярск, разумеется) и отправился в аэропорт. Билет тот был на тринадцатое мая, и нам было доподлинно известно, что ни одного места ни на один рейс до этого времени нет. Мало того, дело было первого мая (то есть в праздник), а потому рейсовый вездеход на остров не ходил. Но и это Петю не остановило: он отправился на остров пешком и в одиночку с довольно ощутимым рюкзаком за плечами. Расчет его был и наивен и безнадежен: в праздничный день кто-нибудь обязательно не придет к рейсу. И что удивительнее всего, так оно и случилось: на красноярском рейсе таки случилось одно свободное место. И он улетел. А в Красноярске его поджидала та же самая удача. Короче говоря, уже через сутки он был дома. Мало того, в силу своего общительного характера в самолете он сумел перезнакомиться с полярниками, которые одарили его кучей подарков.
Ну и заставил же он нас всех поволноваться! Спасибо хоть догадался он дать сюда телеграмму о своем благополучном прибытии домой.
И все-таки белого медведя мы сняли. И где — прямо в самом поселке Диксон, в самом его центре. Охотник, проверявший свои песцовые капканы, обнаружил в одном из них крошечного медвежонка. Медведица довольно долго крутилась вокруг своего ребенка, пыталась освободить его из плена, но добилась лишь того, что полностью раздробила ему правую переднюю лапу, после чего ушла в торосы. Охотник медвежонка освободил и привез его в поселок. Мамой ему стала здоровенная ездовая сука, которая кормила малышку вместе со всеми своими щенками и так же холила и охраняла его, как и их. Медвежонка назвали Машкой (это была маленькая медведица), первую фалангу лапы ей ампутировали, вскоре она поправилась, поздоровела и стала любимицей всех ребятишек поселка (что очень не нравилось ее «мамаше»). Вот эту Машку мы и сняли вместе с собаками, детьми, нартами и ярко-оранжевым «Бураном». За тот месяц, что мы провели в поселке, Машка выросла втрое, и перед начальством встала серьезная проблема: что делать с нею дальше (тем более что играли-то с нею в основном дети). Предлагали ее пристрелить (вот было бы горе у всех здешних ребятишек!), но мы придумали вариант получше. Борис Борисович позвонил в Новосибирск своему другу, директору местного зоопарка (наш мэтр неоднократно снимал его в своих фильмах), и судьба Машки была решена. Для ее вывоза на Большую землю был заказан спецрейс, и вскоре любимица диксоновских мальчишек оказалась в Новосибирском зоопарке.