Но если так радуются птицы возвращению на родину, то как же должны радоваться люди, ступив на порог родного дома!
– Здравия желаю, – раздался знакомый голос.
Громов и Глушецкий открыли глаза. Перед ними стоял майор Уральцев. Полковник, не удивляясь его появлению, приветливо протянул руку:
– Рад приветствовать ветерана бригады. По какому случаю пожаловал?
– Вместе с вами хочу вступить на крымскую землю, – ответил Уральцев. – На период наступления прикомандирован к вашей бригаде.
– Это хорошо, – одобрительно заметил Громов, – садись рядком, погрейся на солнышке. Время есть еще.
– Благодарю.
Полковник посмотрел на часы, покачал головой.
– Пожалуй, хватит прохлаждаться. – Повернувшись к Глушецкому, сказал: – Через час придешь ко мне с Крошкой.
Когда он ушел, Уральцев сел рядом с Глушецким, положил руку на его плечо и, заглядывая в глаза, сказал:
– Коля, не хотел говорить об этом накануне десанта, а не могу сдержаться. Но ты…
– Не тяни резину, Гриша, – нетерпеливо воскликнул Глушецкий.
– Галя ранена.
Глушецкий глухо спросил:
– Где, когда? – и торопливо стал набивать трубку.
Уральцев рассказал, что вчера он заезжал в полевой госпиталь и там ему сказали о самоотверженном поступке медсестры Галины Глушецкой. Произошло это два дня назад. Галя работала в эвакоотряде, принимала на берегу раненых и отвозила в госпиталь. Под вечер налетели вражеские самолеты. Галя помогала раненым слезать с подвод и укрывала их в кювете и воронках. Уже летели бомбы, а она в это время несла раненого сержанта. Видя, что не успеет спрятать его в укрытие, Галя прикрыла его своим телом. Осколками разорвавшейся поблизости бомбы ей перебило два ребра, оторвало ступню левой ноги. Но сержанта не зацепило.
– Я хотел увидеть ее, – заключил Уральцев. – Но раненых уже эвакуировали в Геленджик. Начальник госпиталя сказал, что представил Галю к награде орденом.
Немигающими глазами смотрел Глушецкий на веселых скворцов, бегающих по земле, но уже не видел их. Глаза застилала темная пелена, а губы невольно вздрагивали, не давая возможности произнести ни одного слова.
Только вчера он получил от нее письмо, полное любви и грусти. Галя вспоминала об их мимолетной встрече и досадовала, что она была так коротка. Мы, наверное, невезучие, писала она, ведь могли встретиться на Малой земле, в Анапе, но – не судьба. Галя писала также, что подала рапорт о переводе в его бригаду, и напоминала, чтобы он со своей стороны попросил полковника Громова походатайствовать перед начальником санитарной службы армии о ее переводе в часть, где служит муж.
Но Глушецкий знал, что бригада пойдет в десант, и решил, что надо повременить с переводом. Кто знает, как будет там, на крымской земле. В десанте всегда опасно. О переводе он думал поговорить с полковником после того, как закончатся бои в Крыму.
Кто мог знать, что так случится? Винить себя? Но ведь он хотел, чтобы Галя находилась пока в безопасности.
Несколько минут он сидел, понуря голову. И вдруг заговорил горячо и сбивчиво:
– Гриша, дорогой, узнай, в каком она госпитале, его полевой адрес. Тебе легче это сделать, ты бываешь везде, а я прикован к бригаде. Поможешь?
– Постараюсь, – не очень уверенно ответил Уральцев. – Только я ведь с сегодняшнего дня тоже прикован к вашей бригаде до полного освобождения Крыма.
– Да, конечно, – согласился Глушецкий. – Извини, не подумал. – Он поднялся. – Надо идти в роту за Крошкой.
Крошка оказался на месте. Глянув на часы, Глушецкий сказал ему, что через полчаса надо явиться к командиру бригады.
– Есть явиться к командиру бригады, – сказал Крошка. Он достал из полевой сумки сложенный треугольником листок бумаги. – Тебе от матери, – сказал он.
Глушецкий торопливо развернул его. Мама сообщала, что жива и здорова. Приезжал Тимофей Сергеевич, но пробыл дома всего день, опять уехал в Анапу. В письме была еще одна новость – о Розе.
– Послушай, Анатолий, что мама пишет о Розе, – сказал Глушецкий. – Ее арестовали за то, что обманным путем получала денежные аттестаты от нескольких офицеров. Каждый из них считал ее своей женой. Какова?! Ты случаем не выслал ей аттестат?
Крошка помрачнел:
– Я знаю об этом.
– А откуда знаешь?
– Сама написала.
– Сама? – удивился Глушецкий.
– Да, сама, – подтвердил Крошка. – Прислала письмо. Заверяет, что любит меня одного, а то, что совершила такое, так ее подговорила мать, Людмила Власьевна. И еще пишет, что будет просить на суде, чтобы ее отправили на фронт искупить свою вину. Жалко мне ее.
– Неужели ты все еще любишь ее?
Крошка пожал плечами.
– Не знаю. Но думаю о ней часто.
Глушецкий невесело усмехнулся и с укоризной покачал головой.
Ему вспомнилась встреча с Розой, когда он из госпиталя приехал в Сочи. Роза пригласила его к себе. Глушецкому не очень-то хотелось идти к ней, но она так была настойчива, что он пошел. Пробыл у нее недолго, и все это время она говорила и говорила, торопливо и сбивчиво. Почему-то начала разговор о своем отце, которого лишилась пять лет назад. По ее словам, это был сильный и добродушный человек, щедрый, мог отдать другу последнюю рубашку. А о матери Роза говорила с презрением, называла ее скупердяйкой и спекулянткой. Себя Роза назвала гибридом. «Люблю деньги, но беречь их не могу», – призналась она. Глушецкий в недоумении спросил, зачем она рассказывает ему об этом. Оказалось, что то была присказка, а сказка раскрылась потом. Роза заявила, что у нее много поклонников, но сердце ее у Крошки. «Наверное, я его люблю. Он такой наивный, так чист душой, что не полюбить его нельзя», – сказала она. У Глушецкого было плохое настроение. У него умер сын, жена ушла на фронт, мать болеет, а она ему про свою любовь. Какое ему дело до них? «Ну и любите друг друга, а мне-то что?» – довольно грубовато сказал он. Какое-то мгновение Роза молчала, искоса поглядывая на Глушецкого, потом сказала: «Мне два офицера прислали денежные аттестаты. Но я не давала им обещаний быть их женой. По своей инициативе прислали. Сначала хотела отослать аттестаты, но мать рассоветовала. Все равно, говорит, им на фронте деньги не нужны, а мы найдем им применение. Советовала купить на них золотые вещи на рынке. Я купила серьги, потом стала покупать фрукты и носить их в госпитали. Что тут было, когда мать узнала об этом! Сейчас я с ней на ножах. Посоветуйте, как мне быть – вернуть офицерам аттестаты или тратить их на раненых?»
Услышав такие откровения, Глушецкий поморщился. «Зачем она говорит мне об этом? Хочет доказать, что она невинная девица?»
Он не поверил в искренность Розы, и стало неприятно выслушивать дальше ее откровения. Он поднялся и распростился, сославшись на необходимость срочно явиться к коменданту, пообещав из вежливости зайти потом. Но не зашел.
Вспомнив сейчас о разговоре с Розой, Глушецкий подумал: «А может быть, она и в самом деле не такая уж испорченная девушка».
Но Крошке он не сказал о прошлом разговоре с Розой и о своем мнении. Не до того было. Другие мысли занимали его.
Крошка некоторое время молчал, потом смущенно произнес:
– Должен же я иметь какую-то мечту.
– Ладно уж, – махнул рукой Глушецкий, сел за стол и вынул из полевой сумки блокнот и карандаш.
Он написал: «Дорогая, милая Галя» – и задумался. Что же ей написать? Что же ей сейчас можно и нужно написать?
Он упрекал себя за то, что не попросил у полковника из разведотдела отпуск хотя бы на сутки. Его встреча с женой длилась не более получаса. Они сидели вдвоем в госпитальном автобусе, больше никого в нем не было. Галя всплакнула от радости. А он целовал заплаканные глаза. Она огорчилась, узнав, что ему надо сейчас отправляться на боевое задание. Николай успокоил ее, заявив, что утром он вернется и на обратном пути из штаба армии приедет к ней. Но получилось не так, как он думал. Утром, когда катер вернулся в Анапский порт, его уже поджидал полковник. Выслушав Глушецкого, полковник сказал: «Спасибо, возвращайтесь в свою бригаду». Вот тут бы и попросить у него разрешения на суточный отпуск. Но почему, почему не повернулся язык?! Через час Глушецкий докладывал командиру бригады о своем возвращении. Но и ему не заикнулся об отпуске. Неужели стал черстветь душой? А теперь об отпуске нечего и думать. Эх, Галя, Галя, когда же теперь встретимся?..