Вверх взвились красные ракеты – сигнал атаки.
Натиск советских пехотинцев был столь стремительным, что они с ходу овладели первой линией обороны противника. Но вторую линию с ходу занять не удалось. Вражеские огневые точки ожили, кругом засвистели пули, в атакующих полетели гранаты.
Атакующие залегли. Опять заработала советская артиллерия. Штурмовые отряды снова бросились в атаку. На второй линии бой шел за каждый выступ, за каждый камень. Гитлеровцы отступили. По ходам сообщения немецкие солдаты и офицеры отошли к вершине. Наши штурмовые отряды преследовали их по пятам. Бой закипел на гребне. Здесь началась самая ожесточенная рукопашная схватка. Все перемешалось. Гитлеровцы отчаянно сопротивлялись. Они понимали, что тут последняя их линия обороны, а потом придется катиться до самого города. Зачастую невозможно было стрелять, бросать гранаты. В ход шли приклады, штыки, финки, камни.
К вечеру наши войска закрепились на гребне. На какое-то время наступило затишье, условное, конечно, ибо стрельба продолжалась с обеих сторон.
Наши штурмовые отряды собирались с силами для утреннего штурма, приводили в порядок оружие, проверяли запасы гранат и патронов. На гребень поднялись санитары для эвакуации раненых.
Впервые, пожалуй, за всю войну гитлеровцы предпринимали ночные атаки, чтобы сбросить с гребня советских пехотинцев. Но это им не удалось. За ночь на Сапун-гору поднялись свежие силы. Артиллеристы сумели вкатить на гору свои орудия, чтобы утром бить прямой наводкой.
На рассвете советские войска вновь перешли в наступление. В полдень они были в двух километрах от города.
Удивительно, откуда брались силы у советских воинов. Им не довелось выспаться, отдохнуть. Но они не сетовали на это. Они были охвачены тем наступательным порывом, когда забывается и усталость, и бессонные ночи.
Советская пехота залегла перед последним оборонительным рубежом немцев на внутреннем севастопольском обводе. Этот железобетонный оборонительный рубеж состоял из многочисленных дотов и дзотов, блиндажей, противотанковых рвов, минных полей и проволочных заграждений. С ходу его не возьмешь. Нужна артиллерийская и авиационная обработка.
К этому времени наши войска южнее Сапун-горы овладели другой сильно укрепленной высотой – Горной.
Боясь быть отрезанными, немцы стали поспешно отступать за внутренний обвод города, рассчитывая там остановить наступление наших войск. Но тут в действие вступили советские танки. Давя пулеметы, артиллерию и живую силу противника, они устремились по долине между Сапун-горой и высотой Горной и заняли юго-восточную окраину Севастополя.
Одновременно гвардейские части, взявшие штурмом Бельбек, ворвались на северную сторону города, и перед ними открылась панорама Северной бухты. А соседи слева начали бой за устье Северной бухты. Необходимо было форсировать бухту, а переправочных средств не было. Под огнем врага гвардейцы принялись сколачивать и спускать на воду дощатые, бревенчатые плоты и на них переправляться на другой берег – сквозь дым, шквальный пулеметный огонь. Около берега нашли склады гробов. На каждом из них черная свастика.
– Так это же готовые шлюпки, – сообразил кто-то.
И вот на берегу появилась вереница солдат с гробами на плечах. Их спускали на воду, в каждый садился солдат, брал доску или лопату вместо весла, и вскоре флотилия гробов двинулась вперед.
Майор Гартман, наблюдавший за Северной бухтой в стереотрубу, увидев плывущие гробы, оторопело отшатнулся. Эти гробы были как символ потустороннего мира. Всю дорогу в штаб ему мерещились гробы со свастикой.
Отметив на карте занятые советскими войсками укрепленные пункты, Гартман криво усмехнулся и вслух произнес:
– Гитлер капут…
Он и сам чувствовал, что ему – капут. «Как могло получиться, что советские войска за двое суток овладели высотами, за которые мы дрались более двухсот суток? – размышлял он. – Ведь у нас была мощная оборона, больше орудий, солдат, чем имели советские войска во время обороны в сорок втором году. Наши дрались отчаянно, их нельзя упрекнуть. Так почему же, почему? Я не могу этого понять, черт меня побери! Какой же я разведчик, если не могу понять! Конец, конец…»
На него нашло отчаяние. Бежать, бежать из этого пекла! Но куда? Как? Генерал Альмендингер сбежал. Крысы бегут с тонущего корабля… Неужели придется сложить здесь голову? Есть еще одно средство спасти жизнь – плен. Боже, какой позор: стоять с поднятыми руками перед русским вонючим солдатом, а то и перед узкоглазым узбеком и с унылым видом бубнить: «Гитлер капут, Гитлер капут». А жить так хотелось! Плен? Ну что ж, надо приготовиться. Пожалуй, следует обзавестись солдатским обмундированием и солдатскими документами. А с солдата какой спрос? «Отправят в лагерь, – думал Гартман, – после войны вернусь домой. Война, судя по всему, кончится скоро. Германия, конечно, будет повержена, города разрушены, будет опять, как после первой мировой войны, инфляция, голод, безработица. Жизнь настанет собачья. Но можно будет уехать в Швейцарию или Швецию…»
Гартман немного успокоился, придя к мысли, что еще не все потеряно. А спустя два часа, когда побывал в оперативном управлении и узнал, что на аэродроме мыса Херсонес наготове несколько самолетов для штабных работников, а под скалами Херсонеса быстроходные катера, надежда на спасение укрепилась. Однако на всякий случай он все же запасся солдатским обмундированием.
Балаклавские высоты противник укрепил не хуже, чем Сапун-гору. Все они были опоясаны несколькими ярусами траншей. От подножья до вершины доты и дзоты, бронированные колпаки для пулеметчиков и огнеметчиков, все подходы заминированы, кругом проволочные заграждения. С вершин гор Кая-Баш и Горная противник просматривал почти все подступы к своей обороне, на некоторых участках на десятки километров.
Войскам Приморской армии предстояло разгрызть не менее крепкий орешек, чем Сапун-гора.
Бой за Балаклавские высоты, за которыми открывался прямой путь на Севастополь, начался в тот же день и в тот же час, когда наши войска ринулись на штурм Сапун-горы.
Накануне штурма разведчики бригады Громова несколько раз выходили за передний край, чтобы добыть пленного, но каждый раз возвращались с пустыми руками. Пленного не взяли, зато хорошо разведали систему обороны.
Глядя на схему вражеских укреплений, которую составил Глушецкий, командир бригады одобрительно покачал головой:
– Умеют же, сукины дети! Все, все предусмотрено! Ни одного слабого места! Нахрапом тут не возьмешь.
Отдавая должное немецким инженерам, оборудовавшим оборону по последнему слову военной техники, Громов, однако, не испытывал чувства растерянности. Он, конечно, понимал, что бой будет упорный, кровопролитный, но в победе не сомневался. Гвардейцы Сталинграда, морские пехотинцы накопили изрядный опыт. Еще в боях за Сталинград и Новороссийск создавались специальные штурмовые группы – новый тип воинских подразделений, способных самостоятельно наносить разящие глубокие удары. Штурмовые группы, сформированные для прорыва рубежей перед Севастополем, получили в свои боевые порядки орудия, которые должны прямой наводкой разрушать огневые точки, скрытые в камнях. Команды подрывников, минеров, саперов, автоматчики и гранатометчики – все они во взаимодействии прогрызают вражескую оборону и пробивают проходы для следующих за ними частей.
В бригаде Громова были созданы три штурмовых группы. Полковник несколько дней тренировал их, придирчиво заставляя отрабатывать все детали предстоящего боя. В «маневрах», как назвал Громов тренировочные занятия, участвовала и рота разведчиков.
И вот настал решающий день и час.
Свой командный пункт Громов расположил на высотке, которую несколько дней назад отвоевал батальон майора Ромашова. Эта высотка помогла бригаде вклиниться в оборону противника, нарушить ее систему, улучшить свое тактическое положение. Благодаря ей штурмовые группы смогли занять исходное положение скрытно от противника.
До полуночи Громов пробыл на командном пункте. Глушецкий находился с ним. В полночь Громов сказал:
– Вздремнем немного…
Он лег на дощатый топчан, сделанный из снарядных ящиков, подложил под голову вещмешок связиста, закрыл глаза и затих. Глушецкий не знал, заснул полковник или нет, но сам он долго не мог этого сделать. Слишком много было впечатлений за день. Впервые полевая почта привезла письма. Глушецкий получил два письма – одно от матери, другое от Виктора Новосельцева.