— Сто пятьдесят?
— Ничего! Уж столько пролетел, теперь только самый хвостик остался! — проговорил парень. — Я тоже ночь сегодня не спал, да и никто почти не спит у нас сейчас.
— Почему это? — удивился я.
— Увидишь! — лаконично ответил он.
Мы влезли в автобус, все места были уже заняты, пришлось стоять. Автобус ехал по городу, по длинной улице вниз, потом он выехал в степь. Пологие холмы, расходящиеся по сторонам, были покрыты ровными полосами: полосы зелёных всходов, полоса рыжей, нераспаханной земли.
— В чём дело? Почему так? — тоном начальника поинтересовался я.
— Полосами пашут, чтобы не было пыльных бурь, — ответил он. — Если всё распахать подряд, пылью всё станет и в небо улетит.
— Ясно! — я важно кивнул.
Потом вдруг рядом с автобусом появился табун лошадей, впереди него скакал на белой лошади узкоглазый мальчик, моих примерно лет. Некоторое время он упрямо держался вровень с автобусом, не отставал, потом, когда всё-таки отстал, яростно ударил кулаком себе по колену. Ну и характер!
Мы ехали и ехали через степь, я уже начал стоя дремать; потом вдруг совсем вплотную к дороге показалась бурная, мощно несущаяся река.
Много мощных деревьев, подмытых течением, упало ветками в воду, ветки были упруго изогнуты водой.
— Да-а... хулиганит река! — озабоченно проговорил мой провожатый.
Все в автобусе смотрели на реку.
— Да-а! Катастрофический паводок! — проговорил седой дяденька.
И тут вдруг сразу, без перехода наступила тьма. Сначала я ничего не мог понять, тряс головой, потом понял, что мы въехали в очень узкое и высокое ущелье — в нём было ещё темно, солнце только ещё начало заглядывать в него; несколько изогнутых берёз светилось на самом верху, как проволочки в лампе.
Мы долго ехали в темноте, поворачивали, и ущелье постепенно освещалось: сначала высоко, почти в небе, показались розовые снежные вершины, потом свет пошел вниз, появились склоны, в них, словно воткнувшиеся стрелы, торчали деревья.
Потом совсем рядом оказалась река — нужно было встать на сиденье и увидеть под обрывом неспокойную, тёмную воду.
Потом вдруг выглянула труба медленно идущего по реке буксира, самого буксира не было видно — только кончик трубы.
— «Менделеев» наш что-то тащит! — заговорили в автобусе. — Наверно, опоры тащит для высоковольтки.
— Да нет, дебаркадер тащит обратно: вчера в Синевке пристань-дебаркадер сорвало паводком, вот он и тащит обратно на место.
— Да нет, то трансформатор из Запорожья таранят!
Спор разгорался, в конце концов все сбились в автобусе в сторону реки, потом даже стали залезать на сиденья, чтобы как-то заглянуть вниз: что это тащит их любимый «Менделеев»? Я быстро перешёл на другую сторону, изо всех сил давил на сиденья, ещё немного — и эти безумцы опрокинули бы автобус с обрыва.
— Дебаркадер! Дебаркадер тащит! — наконец отлипая от стёкол, удовлетворённо заговорили даже те, кто сначала говорил про трансформатор и опоры высоковольтки. Все возвращались на места, усаживались.
Автобус, который до этого ехал на двух колёсах, наконец плюхнулся на все четыре.
Честно говоря, я был удивлён поведением пассажиров. У нас, в большом городе, где так много всего, что ни про что уже и не знаешь, все отнеслись бы к такому вот буксирчику спокойно: ну, плывёт и плывёт, ну, тащит и тащит. А что тащит, мы не знаем и никогда, наверное, не узнаем, так чего волноваться?
А здесь, как видно, люди знают про всё и даже во всём сами участвуют, потому и волнуются.
Нет, так, конечно, жить интереснее. Если бы я всё вокруг знал и во всём участвовал, тогда отец не смог бы меня упрекать в лени и равнодушии. Равнодушие появляется тогда, когда ничего от тебя не зависит.
Например, что-то делают на улице с люком, суют туда какие-то измерительные приборы со стрелками, потом туда лезут люди в каких-то масках. Что-то там делается интересненькое. А что?
— Отойди, мальчик, не мешай!
Сколько я ни старался, не смог даже узнать простейшую вещь: что означают на всех домах какие-то буквы и цифры, обведённые рамочкой, — что-то они означают, но что? Никто не говорит. И ясно, что при такой жизни постепенно сделаешься ленивым и равнодушным, когда все только и говорят: «Мальчик, не суйся!» «Да, а здесь по-другому! По-другому здесь! — радостно почувствовал я. — Здесь только успевай крутиться — дел много».
Автобус повернул, объехал гору, белую и сверкающую, как будто она была из мрамора (она и действительно оказалась из мрамора!), и горы немножко раздвинулись, и впереди показалась плотина. Она походила на замок: одни её башни поднимались выше, другие ниже, но в среднем, примерно, она доставала до половины высоты ущелья.