— Действительно! Ну так что же делать?
— Что-что? Человек всегда выход найдёт! Сначала половину реки перегородили — левобережный котлован! Окружили насыпью его — образовалось вроде как озеро. Ну уж из озера этого стали откачивать — откачали до дна! Почистили дно, до прочной породы дошли, начали строить плотину, построили пока левую часть. Да, кто участвовал в этом деле — никогда не забудет! Теперь-то река уже знает нашу силу, сражается, но уже знает, что проиграет! А тогда для неё это всё непонятно было: «Что такое? Какие-то комарики кидают в неё какие-то камешки! Что они, издеваются, что ли? Непонятно!» Самосвалы тогда с помоста огромные бетонные глыбы сваливали в реку и даже подпрыгивали кверху, когда глыба в воду соскальзывала, а реке хоть бы что это было — игрушки. Через трое суток только река почувствовала что-то, поняла, что здесь перегораживают её, в другое русло свернула, к правому берегу. Замечательно про это поэт наш Твардовский написал. С начала не буду — середину прочту:
Вот так вот! — закончил дядя. — А ты говоришь!
— Я ничего и не говорю, — пробормотал я.
— А зимой! При минус пятидесяти бетон укладывали! Ты при минус пятидесяти нос высунуть побоишься, а они работали, по двенадцать часов! И после этого ты ещё можешь говорить, что тебе, скажем, школу не по силам посещать!
— Этого я не говорил, — пробормотал я.
— Не говорил, так делал! — Дядя разошёлся. — А тут люди при минус пятидесяти бетон укладывают! Шатёр сделают над блоком, с окошечком наверху, для приёмки бетона, и работают, и хоть бы пожаловался один.
— A-а, так всё-таки под шатром, чтобы теплее! — оживился я.
— Ну да, теплее, но только, главным образом, чтобы не им теплей, а бетону: бетон только при строго определённой шкале температур схватывается... А шофёров ты знаешь здешних?
— Знаю, но мало.
— Совсем ты их не знаешь. Что ни говори, любят они права покачать, побазарить! Но вот в марте тут такое произошло: начался дикий гололёд, машины переворачиваются, в реку сползают и никакие цепи на колесе не помогают, никакой песок. Пришли к Кузьминскому шофёры, к начальнику строительства: «Не поедем, — говорят, — ищи других!». — «А за тройную оплату поедете?» — Кузьминский спрашивает (плотину-то надо поднимать, река не ждёт). Посовещались они между собой: «За тройную поедем!» Стали ездить они, переворачиваться. О синяках и шишках я уже не говорю: двое с переломами в больницу попали. Потом прилаживаться стали, уже как звери гоняли туда-сюда! Какой-то секрет, видимо, открыли, где надо притормаживать, где газовать! И всё сделали! Пришли в кассу получать — им каждому чуть не по две с половиной тысячи выписано! «Вот это да!» — удивляются. Кузьминский говорит: «Всё нормально! Как договаривались! Тройной оклад!» Пошептались они в сторонке, снова подошли: «Не надо нам тройного оклада, обычный давай! Стройку, трудным моментом пользуясь, за горло брать не хотим! И тебя, Кузьмич, с тройным этим окладом под монастырь подводить тоже нет для нас резона! Переписывай ведомость!» Вот такие вот люди здесь. Впрочем, об этом тут не думает никто: какие они люди, как работают. У всех голова об одном сейчас болит: закрутить первый агрегат, паводок зарегулировать, чтобы не висел он над нами. И заметь, плотина ещё не достроена, а агрегат мы запускаем уже, с меньшим, правда, уровнем воды, чем окончательно будет. Но пока этот год будет на этом уровне работать; и можешь представить себе, сколько за этот досрочный год электроэнергии стране даст! Как думаешь, стоит для этого постараться?
— Ясно! — сказал я. — То-то, когда я сверху глядел, то заметил, что непохожа пока плотина на тот макет, который в управлении висит.