— Слушай! Кто тебе позволил болтаться тут?
— А я не болтаюсь! Ну хотите, я залезу в этот люк вместо вас? Мне легче будет, я всё-таки поуже!
— Маленько опоздал! — усмехнулся дядя Кадя. — Там вроде порядок уже. Долго ты будешь ещё тут?
— Как все!
— Как все! — усмехнулся дядя Кадя. — Тут такие есть, которые две недели уже... и ещё неделю проторчат, после пуска! Ладно! Не прогоняю тебя только потому, что на улице бог знает что творится. Всемирный потоп! Поэтому ты уж лучше тут будь, на улицу не выбегай. Но под ногами у людей не путайся — не до тебя! Вон, ступай на галёрку, зрители там все находятся, а тут только участники! Обещаешь?
— Хорошо!
— И не уходи! Меня жди. Вместе поедем, сразу после пуска... тьфу, тьфу! — Дядя Кадя суеверно сплюнул через плечо, поискал дерево, чтобы постучать, но в этом железобетонном здании дерева не увидел, поэтому, улыбнувшись, стукнул два раза по моей голове.
Дядя Кадя ушёл. Я посмотрел вверх, на галерейку под потолком: оттуда, как гроздья винограда, свешивались люди.
Я быстро ушёл на всякий случай в боковой коридор. Здесь я начал с серьёзным видом изучать расклеенные газеты.
«Строительство здания ГЭС началось 1 сентября 1977 года... Чтобы за 365 дней и ночей поднять его от нуля до уровня, необходимого для начала монтажа оборудования, — сама мысль эта ещё считалась абсурдной. И дело тут не в количестве уложенного бетона. Многие бригады, работающие на плотине, кладут в этом году по сто и более тысяч кубов. А мы уложили свои плановые семнадцать тысяч. Но зато каждый куб приходилось не укладывать, а ваять, как скульпторам. В самом конце, когда наносили последние штрихи, случалось, едва осиливали за смену один кубик бетона. А что такое один кубик? Пустяк. Но представьте на минуту, как этот пустяк доставался. В машинный зал краном подавали бадью, из неё лопатой накладывали бетон в ведро, опускали его на верёвке в шахту генератора и там. в «преисподней», пролезая буквально ползком через узкие щели, передавали ведро из рук в руки, пока не доставляли к тормозным тумбам, которые наращивали. Мы успели к намеченному сроку. Чего это стоило, знаем только мы.
Бригадир плотников-бетонщиков В. А. П о з н я к о в».
Я покосился глазом: никто вроде не собирается меня выгонять, все заняты — и снова с важным видом углубился в прессу:
В сумерки включаются на плотине огни, и молодое водохранилище за плотиной расцвечивалось богатыми красками. В кабине крана Володя один, но связан со всей стройкой: работает рация, соединяющая его с участком, со штабом. От бетонщиков — сигнал:
— Подавай опалубку!
От тяжести длиннющая стрела крана клонится книзу. А синичка, которая сидит на кусочке сала, привязанном к стреле, хоть и загибает хвост, словно опираясь на воздух, продолжает пиршество.
— Ишь ты, привыкла! — улыбается про себя Володя.
Он и сам уже привык к качке, неизбежной на высоченном кране».
Я сделал шаг к залу, перешёл к следующей газете:
Те, кому довелось увидеть Могунина в работе, не могли сдержать возгласов удивления. Это был цирковой номер. Над Енисеем шёл человек. Снизу он казался мухой, застрявшей в паутине проводов ЛЭП-500. Путь этой «мухи» начался на правом берегу, где анкерный переход, прозванный монтажниками «чайкой» за сходство с этой птицей, взметнул свои ажурные конструкции на восемьдесят метров. К ним надо добавить ещё восемьдесят метров скалы, на которые эта «чайка» взлетела. И вот с этого 160-метрового трамплина уходил Могунин на прогулку, которая заканчивалась на другой, левобережной, «чайке».
Между опорами было никак не меньше километра. Ветер, что всегда гуляет в этих местах, сдерживаемый внизу плотиной, набирал вверху раздольную силу и мерно раскачивал гигантские качели. Даже у зрителей, глядевших снизу на «живой маятник», начинала колыхаться земля под ногами. А что приходилось испытывать самому артисту? Трудно представить, да и, пожалуй, невозможно!
Пусть сам Егор Могунин, электролинейщик мехколонны-16, с широкой в плечах костью и лицом, как и у всех монтажников, обожжённым ледяными струями воздуха, расскажет о своей работе: