Деньги в шкафчике раздевалки — старо, как мир. Всегда, везде, где бы ни происходили какие-нибудь скрытые махинации (даже в известном месте, где всегда прохладно и днем и ночью горит приятный синий свет) — в них принимала участие наличка в шкафчике раздевалки. Причина была наипростейшей: это была проверка. Ее целью было заставить вас сделать немедленный выбор, и тем установить, что вы за человек. Деньги можно было отдать; тогда возникало два рода проблем: вы либо отдавали их не тому человеку, который не знал, что происходит, и в итоге поднимал большой шум — а в конечном итоге вас в темном переулке размазывали лицом по кирпичной стене. Либо вы отдавали эти деньги тому человеку, человеку, от которого они, более-менее, к вам и попали; при этом вы как бы говорили ему: «Как мило, что ты, оказывается, мошенник, а я вот нет, но я все же надеюсь, что мы с тобой поладим». И если даже вы делали это с явным сожалением и только не хотели участвовать в этой конкретной афере из-за ее тривиальности, вы, вследствие отказа, становились в позу эдакого чистоплюя, эдакого Все-в-дерьме-а-я-весь-в-белом. И следствием такого поворота было то, что вся грязная работа внезапно доставалась вам, и ваш выходной костюм чисто случайно оказывался залит машинным маслом, и ночное дежурство выпадало на вашу долю чуть чаще, чем всем остальным, и порой в столовой вас чисто случайно толкали под локоть как раз в тот момент, как вы собирались отправить в рот ложку бобов, пока, наконец, вы не говорили себе «К черту!» — и вам даже некому было пожаловаться, потому что это слишком походило на ябедничество в младших классах, и что они, в конце концов, такого сделали?
И вот, нередко, просто потому, что так проще — или потому, что жена хочет новые занавески, или чтобы можно было лишний раз зайти попить пивка — вы берете эти деньги. Даффи понимал такой поступок. Он не одобрял его, но понимал очень хорошо.
В данном конкретном случае он не сомневался. Едва увидев перетянутые резинкой зеленые бумажки, он сунул их в нагрудный карман своей джинсовой куртки: никогда не знаешь, кто сейчас за тобой наблюдает. На всякий случай неплохо было продемонстрировать, что он открыт для деловых предложений.
Чтобы избежать неприятностей — с какой-нибудь из банкнот могло быть связано вполне невинное, но подсудное дельце — он положил их в коричневый конверт, надписал время и место находки, и отдал на хранение Кэрол. Теперь, раз дело приняло такой оборот, оставалось только ждать. Не будет же он благодарить Глисона, или китайца за деньги и спрашивать, какие будут указания. Не будет, если не дурак. Он будет вести себя как ни в чем не бывало, и через какое-то время — какое, не знает никто — он будет стоять где-нибудь во дворе, думая о чем-то своем, и голос за спиной скажет «Рад, что ты с нами» — и ты повернешься, кивнешь и промолчишь, и будешь знать, что это — он.
Но это, наверняка, случится не сегодня, подумал Даффи. Делай свою работу и примечай — таковы правила. Ему было определено стоять в углу, и он не надеялся выйти оттуда раньше, чем им потребуется его помощь. В углу так в углу, в этом не было ничего такого, кроме того, что это место хорошо просматривалось, особенно из стеклянной конуры миссис Бозли. Даффи по-прежнему покладисто катал тележку и привыкал к тому, что его день состоит из поручений, связанных с непродолжительным, но тяжелым физическим трудом, и тягостной бездеятельности. Но у него было свое дело, и прогуливаясь с видом скучающего зеваки, он сумел выяснить, что из себя представляет здешняя охранная сигнализация. Сирена, а повыше еще одна, потайная, — на случай, если кто-то захочет вырубить главную: неплохо, лет пять назад считалась среднего разряда. Где-то должен быть еще звонок для предупреждения работников терминала.
Заметив, что миссис Бозли нет на своем посту, он попробовал подняться туда. Он приоткрыл дверь и притворился, будто ищет ее — вдруг она где-нибудь под столом. Внутрь он заходить не стал, а вежливенько остался ждать у двери, хотя, понятное дело, видел почти все, что хотел увидеть.