При мысли о представителях Компании Офелия всякий раз злилась. Если они так хотели свежего мяса, могли бы взять его из холодильников в центре, вместо того чтобы пугать овец и оставлять гору потрохов. Конечно, они не знали, что кому-то придется наводить здесь порядок, но все равно свинячить нехорошо.
Вечером, когда спать еще не хотелось, она шила себе удобную одежду из материалов, оставленных другими поселенцами. Вдали от посторонних глаз ее пальцы сами собой тянулись к ярким цветам, от которых она давно отвыкла. Алый цвет дневки, желтый цвет платья из детских воспоминаний, теплый зеленый цвет томатных листьев и прохладный, с жемчужным отливом, цвет мясистых плодов. Обрезанные штаны Барто отправились в рециклер; теперь у нее были свои собственные шорты с бахромой понизу.
Лишь когда первые помидоры начали розоветь, ощущение времени вернулось. Как давно она живет одна? Офелия попыталась сосчитать, но за исключением первых дней ее новая жизнь была небогата на события, которые могли бы удержаться в памяти. Компьютер, сообразила она, когда немного успокоилась. Время можно посмотреть в компьютере. Там ведь есть встроенный календарь. Она может даже вести журнал, если захочет.
На самом деле ей было все равно. Достаточно знать, когда пора заниматься посадками (хотя в местном климате некоторые культуры росли круглый год), и здесь ей поможет компьютер. Вести журнал бессмысленно: все равно его никто не прочтет, и вряд ли ей самой захочется перечитывать написанное.
Наконец она все-таки открыла журнал и проверила дату. Тридцать два дня. Невозможно: слишком долго. Она недоверчиво ткнула в экран. Цифры не изменились. Она долистала до последнего отчета и для верности пересчитала дни на пальцах. Все правильно, последняя короткая запись была сделана тридцать два дня назад: «Журнал скопирован в куб для транспортировки. Колония ликвидирована. Выживший персонал эвакуирован». Офелия отмотала еще на тридцать дней назад, к отчетам, написанным до прибытия представителей Компании. Она никогда не тратила время на то, чтобы читать журнал и тем более его вести, но, начав, поняла, что не может оторваться. Кто-то не ленился обходить все машины по четыре раза в день и скрупулезно вносить показания; кто-то проверял уровень воды в реке, температуру, объем осадков, скорость ветра. Временами коротко упоминались животные («Еще один мертворожденный теленок») и растения («Рассада кукурузы в этом году чистая, без кистевика»).
Но сколько же всего в этих отчетах не говорилось! Офелия продолжала листать в надежде найти упоминания известных ей событий. Кто-то тщательно фиксировал даты рождения и смерти, информацию о переездах, тяжелых заболеваниях, травмах… но нигде не говорилось, какие события стояли за этими фактами. Из скупого «К. Геродис переехала из дома К. Боты в дом Р. Стефаноса» можно было заключить, что некая К. Геродис с котомкой вещей просто перебралась в дом по соседству. Но Офелия помнила, сколько скандалов предшествовало этому переезду, помнила мертворожденных детей и то, как Костан обвинял Кэру в колдовстве, а она обвиняла его в том, что тот спускает все семя на «эту потаскуху Линду»… и то, как Линда потом отомстила Кэре и как ее месть стоила колонии последних остававшихся в живых кур. Рейнальдо единственный осмелился принять Кэру после того, как Костан вышвырнул ее за дверь… А потом, полгода спустя, она вдруг умерла, и никто не захотел разбираться, как можно было, споткнувшись и упав вперед, так сильно удариться затылком о камень, чтобы это привело к смерти.
Что толку в записях, если в них нет ничего, кроме цифр и дат? Офелия заколебалась. Много лет им внушали, что это официальный документ и редактировать его могут только специально обученные этому люди. Конечно, ее правки останутся незамеченными, но… так будет правильно. Она знала, что так будет правильно.
Она внимательно изучила панель управления. Возможно, компьютер не примет изменения. Но ей удалось подобрать верную комбинацию; окно с отчетом развернулось во весь экран, и на пустом поле, где можно было что-нибудь написать, появилась стрелочка курсора.
На то, чтобы записать историю так, как ей хотелось, ушел весь остаток дня. Офелия была хорошей рассказчицей и знала, как должна выглядеть история Кэры и Костана. Но собственноручно печатать слова, видеть, как они появляются на экране, оказалось куда сложнее. Она то и дело возвращалась к написанному, чтобы внести уточнение: мать Костана всегда недолюбливала Кэру; его отцу она нравилась; его брат крутил любовь с Линдой. Все имело отношение к делу, все требовалось включить в историю, но то, что Офелия могла бы передать подмигиванием, легким наклоном головы или интонацией, на письме смотрелось топорно и даже неправдоподобно.