Поправлялся Артем медленно. Сказались регулярные недоедания и недосыпания прошлых лет и недавних месяцев.
Часами лежа в своей хибарке, он перебирал события, предшествовавшие его болезни.
Харбин, с которым были связаны большие надежды, их не оправдал. Железнодорожные мастерские, куда он сунулся в поисках работы, были под строгим контролем пограничной стражи, штаб которой расположился неподалеку.
Вспомнил, что в город он приехал с семьюдесятью копейками, а потом, когда они кончились, несколько дней ничего не ел.
Не надеясь на успех, уже на грани отчаяния, зашел в редакцию газеты, даже, не удосужившись узнать ее названия. Это не было авантюрой. Артем знал твердо, что писать он умеет, хорошо владеет словом, да и наблюдательности ему не занимать.
Но на благоприятный прием надежд мало. Кто он такой? В каких газетах печатались его репортажи, очерки, фельетоны?
К великому удивлению и радости Артема, его спросили только о паспорте, сделали вид, что поверили, когда он заявил о потере документа, и предложили попробовать.
Если бы Артем был более искушен в делах газетных, то его, наверное, насторожил бы такой прием. Но опыта не было, а радость по поводу того, что найдена хоть какая-то работа, заслонила все остальные мысли.
Он брался за все: за очерки о положении китайской бедноты и за репортажи о происшествиях, писал фельетоны, его печатали, уродуя до неузнаваемости написанное. И не платили гонорара. Жулики и проходимцы, ведавшие газетой, знали о беспаспортном положении Артема и не опасались его. Впрочем, два рубля он все же получил.
Когда к Артему вернулся аппетит и он почувствовал, что может ходить, не держась за стенку, ему первым делом захотелось добраться до цирюльни, побриться, постричься да и на себя посмотреть. Но до парикмахерской он не дошел. Наверное, вид у него был такой изможденный, болезненный, что прохожие, только глянув, перебегали на другую сторону улицы. Артем понял, что его принимают за чумного. В Харбине чума и холера никогда не переводились.
Наиболее распространенная здесь чума тарабаган-пая, ее носители и рассадники сурки. Тарабаганное мясо дешево, им питаются бедняки.
Этим летом власти предупредили, что в Фугдя-Дони — китайской части Харбина — ожидается чума, и если хоть один больной или заподозренный в заболевании покинет Фугдя-Дони, то город оцепят войска и никого не будут выпускать.
Решение пришло сразу — бежать из Харбина и как можно скорее, быть может, с первым же отходящим поездом. И бежать за пределы царской империи. Пожалуй, в Дайрен, бывший русский Дальний. Хотя после войны 1904–1905 годов он стал японским, там все же осталось немало людей, говорящих по-русски. А это немаловажно на первых порах.
В вагоне четвертого класса нет купе. Сиденья со спинками и узенький проход. В вагоне жарко, накурено, пахнет карболкой и мазутом.
Артем примостился у окна и делает вид, что с интересом разглядывает проплывающий мимо ландшафт. А какой тут к черту ландшафт — сопки да сопки, они так похожи друг на друга, что если бы не мелькание телеграфных столбов да неистовое дребезжание и треск вагона, можно подумать, что поезд стоит на месте. Границу он миновал благополучно, никто не обратил на него внимания, не поинтересовался паспортом. И вот он катит по японским владениям, впрочем, японскими они стали недавно, после окончания русско-японской войны, по Портсмутскому миру. Квантунская область, Ляодунский полуостров с Порт-Артуром и г. Дальним отходили к Японии на правах аренды у Китая.
Вот уж действительно «тройная бухгалтерия». Редкие китайские поселения на берегах маленьких речушек, по которым и на джонке не проплывешь — мелко. Правда, каждая деревенька окружена фруктовыми деревьями, ивами и тополями. По тому, как ровно они стоят один по отношению к другому, нетрудно догадаться — посаженные. А кругом чахлая подгоревшая трава да камни, камни, камни.
Впрочем, Артем только непроизвольно отмечал про себя смены пейзажей за окном вагона. Его куда больше интересовал разговор соседей за спиной. А соседи — японские солдаты. Судя по тому, что они старательно вставляют в свою трескотню русские слова — разговор предназначен для него, больше в вагоне русских пассажиров нет.
Трудно что-либо понять, кроме одного: японцы принимают его, Артема, за беглого русского солдата — дезертира.
Опасаться, конечно, нечего, здесь, в Маньчжурии, полным-полно русских дезертиров.