— Во, во на австрийском и нам и австриякам уже невмоготу было. Обносились, оборвались. Сойдутся две разведки — ихняя и наша — и давай спорить, кому в плен идти. Одни кричат: «Вы нас первые увидели — нам сдаваться!» А другие: «Нет — нам!» До драки доходило. А то решали тихим манером: «Идите вы к нам, а мы к вам». Так-то служивые. А ноне семнадцатый.
И вдруг голос, полный тоски, отчаяния. Артем даже вздрогнул.
— Нет во мне ни страху, ни радости. Мертвый я будто. Ходят люди, ноют, ругаются. А у меня душа ровно ссохшись. Оторвало меня от людей, от всего отшибло. И не надо мне ни жены, ни детей, ни дома — вроде, как слова такие забыл. Ни смерти не жду, ни боя не боюсь.
— Ты что, служивый?
— Обмокла кровью душа. И нет теперь во мне добра к людям.
Артем понял, что непросто будет найти подход к душам этих людей, хоть они и за Советы, как уверяет Кобзев, но прежде всего в них нужно вселить надежду, веру.
Когда Артем вернулся в Смольный, то узнал, что всех членов ЦК обязали не отлучаться из института.
Всем было ясно — дело идет к развязке. Но Петропавловка все же продолжала беспокоить Артема.
Правда, пока еще есть надежда на то, что правительство в последний момент капитулирует, и революция победит бескровно. Но если «временные» вздумают сопротивляться и крепость окажется в руках правительственных войск, много прольется крови около ее стен.
Днем 24-го Артем узнал, что Петропавловская крепость целиком на стороне Советов, оружие из ее арсенала роздано рабочим.
А потом? Если бы его кто-либо спросил, что было потом, он, наверное, не сумел бы связно рассказать. Может быть, через месяц, может, через год, когда уляжется буря чувств. Ведь сейчас, в эти часы, свершается то, чему посвящена вся его жизнь. Поэтому ему не запомнились отдельные факты, они слились воедино во что-то одно великое.
Владимир Ильич, озабоченный, осунувшийся, встретил молча, пожал руку и снова с кем-то заговорил. А с кем — Артем не знает. Но ему ясно, что Ленин требует скорейшего взятия Зимнего. Конечно, вон уже собрались делегаты II съезда, а Зимний не капитулировал, хотя еще в шесть часов вечера министрам, засевшим во дворце, был предъявлен ультиматум. Отчасти виновником того, что дворец по сию пору не взят, а министры не капитулировали, был парламентер. Ведь в Смольный доложили — арестованы и препровождены в Петропавловку все министры. И вот только сейчас выяснилось, что парламентеры побывали не в Зимнем, а в Главном штабе. Это известие привез Подвойский. Он вместе с членом Военно-революционного комитета Еремеевым поехал выяснять, почему со стороны Зимнего слышна стрельба, но был остановлен красногвардейским патрулем. Подвойский объяснил, что Зимний взят, они едут узнать, кто стреляет.
— Какой там взят! Недавно нас оттуда здорово ошпарили! Так что поостерегитесь…
Сейчас девять часов вечера. Наконец-то Артем услышал сначала пушечный выстрел Петропавловки, а затем сразу раскатистый на воде звук шестидюймовки «Авроры». Итак, штурм начался.
Ах как просили руки винтовку — да туда, на Дворцовую. Но нужно было принимать делегатов-большевиков, пора и съезд открывать.
В эту ночь вряд ли кто-либо спал в столице. Не спал и Артем. Его слух, его внимание как бы раздвоились. Почему утихла стрельба на Дворцовой? Капитулировал ли, наконец, Зимний? Но нет, вон меньшевик Дан, открыв заседание съезда, нагло заявил:
— Я являюсь членом президиума Центрального исполнительного комитета, а в это время наши партийные товарищи находятся в Зимнем дворце под обстрелом, самоотверженно выполняя свой долг министров.
Тоже мне, «товарищ»!
Из шестисот пятидесяти делегатов, прибывших на съезд, триста девяносто — большевики. Их большинство. Но и меньшевики, и шагающие с ними в ногу эсеры могут замутить воду…
Опять от Зимнего слышен грохот пушек, он заглушает истерические вопли некоторых делегатов от действующих армий. Те пытаются запугать съезд призраком гражданской войны. Ну и пусть себе вопят. Артем невольно ловит себя на том, что считает пушечные выстрелы. И не «Авроры», а крепостных орудий. «Аврора» стреляет холостыми. Наверное, уже завтра всякая буржуазная корреспондентская нечисть будет вопить о варварах большевиках, расстреливающих чудо архитектуры из корабельных калибров. Они замолчат, когда все увидят — стоит Растреллиево творение.
— И смех и грех, товарищ… — Артем понял, что обращается к нему какой-то солдат, взбудораженный, пропахший кисловатыми запахами пороха. — Я, значит, патрулировал возле городской думы… Гляжу, что-то буржуи в дверь зачастили. Решил зайти. А там их тьма-тьмущая. Орут несусветно, и все в один голос предлагают отправиться в Зимний, чтобы, значит, вместе с министрами умирать… Прибежал какой-то господин, говорит, что в Зимнем матросик подстерег этих самых министров да как шандарахнет бомбой… Ну, я, услыхав такое, поспешил сюда. Может, в революционном комитете и не знают еще, что матросы уже во дворец забрались…