— Нет, нет, своих не беспокойте. Мы связались с центральным диспетчером. Заявляют: абсолютно все в порядке. Все «борта» в наличии — на связи, на профилактике... Прямо не знаю, Алексеевич, что и думать. Охотник, говоришь, Балагур опытный? Даже «многоопытный»? Ну, как же, помню дедусю. Фигура! А?.. Что «а если»?.. — начальник прервал себя на полуслове. — Понял. Понял, тебя! Да, нужно. Согласен с тобой, Иван Алексеевич. Сейчас поднимусь в радиорубку.
Начальник строго хмурится. Улыбался, когда говорил «не знаю, что и думать». А вдруг нахмурился... Видать, обстоятельства все-таки серьезные. И Ыгытов действительно молодец — в пургу столько верст ехал. Что-то о нем скажет теперь Нина-радистка?
Трое в берлоге
Балагур хотел расположить к себе сердитых инспекторов, угостив их строганиной. Ломтики мороженого чира — изысканная, по его мнению, еда. Стараясь удивить приезжих, он демонстрировал свое умение вырезать тоненькие, почти прозрачные, стружки. Сложив их аккуратно на кусок парашюта, сказал:
— Ешьте, ешьте досыта. На моей нарте еще четыре больших рыбы.
Но странно — хозяева берлоги не приняли приглашения. Тогда Балагур взял замысловатую завитушку, макнул в соль и отправил в беззубый рот. Пожевал с наслаждением и, будто убедившись в безукоризненных качествах приготовленного блюда, снова сказал:
— Ешьте, ешьте. Очень даже вкусный чир.
Коренастый поднял ломтик.
— Отвык я, огонер, — объяснил Балагуру, — давненько сырого не едал. А прежде любил желудок похолодить.
— А напарник твой?
— Он не желает. И ладно. Свои животы набьем, а, огонер?
— Как не привыкнет к строганине — туго ему будет в тундре, — возразил дед. — У нас строганина — первое дело!
Коренастый, видно, перевел Дылде резонное замечание старого эвена и посмеялся чему-то. Балагур подхватил пальцем самый аппетитный кусочек и с полупоклоном подал угрюмому.
Брезгливо морщась, тот принял все же это подношение, откусил чуток и сразу выплюнул.
— Э-э, давай с солью! — потребовал старик. Но Дылда отошел и уселся на дедовых шкурах, поглядывая с неудовольствием.
Вдвоем с Коренастым уничтожили рыбину, дед занес еще одну и быстро построгал. Коренастого — того больше упрашивать не приходилось. Глотал жадно, почмокивал. Хвалил старика, что жирную рыбу привез. Подобрев заметно после строганинки, выставил на показ железные зубы:
— Поведай-ка, огонер, про свое житье-бытье. Нынче в тундре как — хорошо, плохо?
— Почему — плохо?
— Скажешь, лучше, нежели в старину?
— Зачем «в старину»? В колхозе были — хвалили. А нынче-то совхоз у нас, большой совхоз.
— Разница большая — совхоз ли, колхоз ли?..
— Эш! — поразился дед. — А будто не знаешь, что совхоз, а что колхоз?
— Я-то? Ха-ха, лиса ты старая! Я-то много всякого знаю. Я, к примеру, повидал такое, чего ты, ношеная доха, и в башку не примешь!
— Вот ты говоришь «в старину», — благоразумно пропустив мимо ушей «ношеную доху», заговорил Балагур. — Я тордох в старину имел дырявый...
Коренастый живо подхватил:
— Ну еще бы! Совхоз тебе новенький чум подарил.
— Зачем чум? Дома у нас, из дерева. Вот поедем, ты увидишь.
Коренастый как споткнулся. Хотел что-то спросить, но лишь зубами щелкнул. Дылда поднялся и изрек:
— Будет, старичок, болтать. Давай спать!
— A-а, спать надо, надо, — с готовностью согласился Балагур и шустро соорудил лежанку из двух оленьих шкур, остальные бросил Коренастому: — Бери, теплее будет сон.
Сами хозяева берлоги не ложились. Говорун открыл ящик, на котором восседал все время и, склонившись над ним, повернулся к деду спиной. Старик, хотя и славную наладил лежанку, испытывал неудобство. На душе плохо. Ни за что бы не остался ночевать тут. Вынудили...
В молодости Балагур бы так рассудил: духи напали на чужаков, сбили их с пути и хоронят теперь, чтобы не ходили по тундре.
Где и когда встречал Коренастого? Вспомнить бы...
Из ящика, над которым колдовал железнозубый, слышались неясные шорохи, писк. Таинственный мерцающий свет исходил от него.
«Ты смотри, они радио у себя имеют!» — удивился Балагур, поняв, какой ящик служил сиденьем для Коренастого. Хотел поинтересоваться, каким это образом радио долетело из самолета на землю и не повредилось, но счел за лучшее промолчать — кто их поймет, может, опять обругают за любопытство. Балагур спрятал голову под дошку и, поворочавшись, покряхтев по-стариковски, погрузился в забытье...
Сигнал принят