— Кто уехал? — спросил Иван Алексеевич.
— Сенька и Балагурова внучка! Уехали они куда-то... На двух упряжках...
Главбух Федор Федорович первым прокомментировал эту новость:
— Час от часу не легче! Это точно, они на Камень-Сердце подались. Ах, Ыгытов, Ыгытов! Каков пострел? И девушку за собой потащил! Ну что ты с ним будешь делать?
Балагур
В беду ты попал, старый Балагур! И никто не приходит тебе на помощь. Не пускает людей метель, на каждом шагу ловушки насторожила — иди, кому жизнь надоела.
Когда бы один был — отлежался бы спокойно день, другой, и недомогание бы прошло, и метель бы переждал. Но в берлоге старому охотнику покоя не видать.
Сроду, как ни трудно жилось, как ни голодали, ни мерз, не доводилось делить своего несчастья с черствыми и злыми людьми. И недаром сон-то был — про бандита Кинжала и рыжебородого торговца. Ох, не пустой этот сон, однако! Больно схожи они — его давние враги и те двое, что невесть как появились на Камне-Сердце.
Коренастый выгнал деда на поиски топлива — кончились дрова. Выпустил его наружу как собаку — на веревке. Еще поскалился:
— Гляди не перегрызи, старый черт!
Дед долго шарил в сугробах, промок от пота, но отыскал одну сучковатую лесину. Кряхтя, хрипло дыша, впихнул свою находку в нору.
Дылда сидел перед открытым ящиком с радио. Что-то слушал в черных наушниках. Увидя деда, поднялся, убрал аппаратуру и объявил:
— Ты, старик, готовь упряжку. Я скоро поеду на озеро, которое ты называешь Чердак.
— Нельзя, нельзя, — возражает осторожно Балагур. — Ветер большой летает...
— Молчи, дурак старик! — супит Дылда мохнатые брови. — Я говорю!..
Путем не отдышавшись, не обогревшись, дед снова выполз из норы.
«Погибну с ними, — соображал он. — Уеду-ка сам. Уеду... Пусть они остаются. Иначе и упряжку замучают и сами замерзнут. Ишь ты, давай ему собак! В такую пургу...»
Слабым голосом вызывая ездовых по кличкам, дед как бы просил лаек помочь ему освободить их от снега. С большой неохотой поднимались псы и тут же норовили снова улечься в снег на прежнее место. Ругаться на них, приказать им громко старик не смел. Берёг остаток сил. Кое-как подняв, наконец, упряжных, он сел на занесенную снегом нарту, вздохнул, что оставил в берлоге чайник и оленьи шкуры.
Постромки натянулись, нарта сдвинулась... Хотя бы немного отъехать — и те двое уже не опасны ему. Пусть после ругаются, пусть грызутся между собой. Худые люди. Как волки голодные...
Из дыры, служившей входом в берлогу, высунулся Коренастый. Он завопил как ошпаренный. А Балагуру теперь все равно — нарту им не догнать. Собаки сейчас потянут, спасут его.
— Пать — фу-у! — крикнул старик как можно громче, чтобы этим криком взбодрить ездовых.
Потянули, потянули!.. Ты спасен, дед Балагур! Прочь, прочь от страшных пришельцев. Даже вой вьюги, даже холодный снег добрее их, чужаков! Снег согреет тебя, ветер соорудит крышу над головой, мороз отступится от тебя.
В спину Балагуру небольно что-то ударило. «Кинули они в меня чем?» — удивленно подумал он и, обмякнув, замешкавшись от удивления, упал, ткнулся лицом в сугроб и не почувствовал сразу, что не сможет подняться. Правое плечо горело огнем, ныло...
— Стой, стой! — раздался крик Коренастого. Лаяли и визжали собаки.
«Зачем они бьют собак? — думал Балагур. — Чем они кинули в меня? Помру я здесь... Замерзну я...»
Старик пытался позвать собак. Но голос плохо повиновался, и он скоро осознал безысходность своего положения, устало закрыл глаза.
...Чьи-то сильные руки оторвали от земли его голову, влили в рот глоток обжигающей жидкости. Сквозь смерзшиеся ресницы он увидел маленькую красную звездочку на шапке солдата. Он видел перед собой сына!
— Ты, Кырынас? — вымолвил он.
Человек с красной звездочкой обрадовался, что дед заговорил, но ответил по-якутски и вовсе неожиданное:
— Кычкин я, дедушка! Иннокентий Кычкин...
Сеня и Настя
Сене Ыгытову не терпелось сообщить новость о прибытии пограничников Балагуровой внучке. Ведь она зачинщица всей этой тревоги. Вот удивится-то, когда узнает, чьи следы обнаружила на побережье!
Метель слепила, колола лицо острыми иголками. Он пригибался, закрывал глаза рукавицей, но продолжал бежать.
Настя сидела на табуретке, чинила старые дедовы кянчи. Девушка очень старательно ухаживала за стариком, следила, чтобы всегда у него было белье на смену, накупила ему теплых цветных шарфов, носила из аптеки новые лекарства. Дед, бывало, даже ворчал: «Как за малым ходишь... А крепок я, еще с молодыми потягаюсь». «Перестань, перестань, — обрывала она, — лучше одевай-ка на собрание тот костюм, который я из райцентра привезла. Раньше ты обо мне заботился, а теперь я о тебе. Не люблю, дедушка, как ты споришь. Вот действительно что малыш-капризуля!»