Видно, Кычкин родился в рубашке, если ребята оказались в логове в ту минуту, когда верзила, навалившись всей тяжестью на него, пытался выбить из руки лейтенанта пистолет.
Корин с такой силой ударил верзилу в челюсть, что тот, даже не вскрикнув, рухнул на печурку.
После лейтенант, потирая горло, сказал смущенному сибиряку:
— Спасибо тебе... Честно говоря, я думал, что будет мне каюк... Нога подвела...
Балагура откопали под береговой кручей. Дед, к счастью, оказался только ранен.
А пурга слабела, задыхаясь и, наконец, улеглась, как усталая, набегавшаяся собака. Оседали, поблескивая на солнце, крошечные хрусталики снежной крупы. Тундра, отдыхающая от злой пурги, показала прозрачному полдню всю свою бескрайную ширь, налилась звенящей тишиной.
Экспедиция местных жителей, организованная по инициативе старшины Светличного, прибыла на Камень-Сердце почти одновременно с появлением там Бикбулатова и Корина — на самом хвосте улетающей метели. Радость общей встречи омрачало состояние деда Балагура. Хотя и нашли ранение не столь опасным, но вдобавок к потере крови у старика, очевидно, острейшее простудное заболевание. Похоже, воспаление легких.
Когда Настя склонилась над дедушкой, Балагур в беспамятстве твердил:
— Это мой сын... Кырынас... Это Кырынас... Я узнал его...
Солдаты поведали, как нашли старика, и тот почему-то назвал лейтенанта таким необычным именем... Директор Захаров объяснил пограничникам, что единственный сын Балагура, Настин отец, погиб на фронте, но старик до сих пор не верит, что Кырынаса его нет на свете.
Деда надо немедля в поселок, передать врачам.
Кёстюкюн успокаивал Настю:
— Не оплакивай, дочка, старика до срока. Больница у нас хорошая, вылечат быстро. Снова станете вместе на промысел ходить.
Девушка вытерла слезы, осторожно поправила оленьи шкуры, на которых лежал раненый, старалась благодарно улыбнуться утешителю... Сколько волнений обрушилось на нее за день! И печаль Насти мешалась сейчас с тем душевным теплом, прилив которого она впервые испытала недавно в яре ключа Буор-хая. Там случай помог ей обрести друга. Так же, как и Сеня, девушка верила, что эта встреча — начало большого и надежного счастья, начало новой жизни их обоих.
Возле нарты стоял связанный угрюмец, плененный бандит. Несуразный, тощий, сутулый, с голодными глазами загнанного волка. Чужой... Труп его напарника, завернутый в лоскутья парашюта, лежал рядом...
Тот не отвечает. Задеревенелые синие губы безмолвно шевелятся...
— Что, зябко? — спросил лейтенант дрожащего «гостя».
— Забыли мы этому «туристу» песцовую доху сшить, — усмехнулся директор совхоза...
...Солнце, разогнавшись, выкатило почти на середину неба, но сразу, точно смутившись своей отчаянной смелости, заскользило назад, к горизонту.
Вереница упряжек, оставляя на снегу кружево собачьих лап и ленты полозьев, спешила в поселок.
Впереди ехал Сеня Ыгытов. Спиной к нему сидел Дылда, волоча длинные ноги, горбатился и мотал безвольно опущенной головой.
Чтобы развеять мысли о неприятном соседстве, юноша завел на старинный мотив длинную песню. Жаль, «пассажир» не понимает, о чем она. Парень пел, что бескрайная тундра — его родина, что на этом побережье он хозяин, что он любит свою тундру и живущих в ней людей.